Путь в низовья Оби интересовал Ермака с первых дней его пребывания в Сибири. Со слов опытных уральских "вожей" казаки знали, что приказчики Строгановых многократно ездили с товарами печорским путем в низовья Оби.
С наступлением лета 1583 г. из Кашлыка в Москву выехала станица из 25 человек. На одном или двух стругах казаки повезли царю собранный ясак - пушнину. Погодинская летопись, включившая в себя фрагменты из "архива" Ермака, весьма точно обозначила тот путь, которым станица проследовала в Россию. "...Доплыша по Иртишу реке вниз, - записал летописец, - и по великой Оби вниз же и черес Камень прошли Собью же рекою в Пусто-озеро; тута ж (шел) казак Черкас Александров".
Гонцы Ермака прибыли в Москву в самое неподходящее время. В свои пятьдесят три года Иван IV казался преждевременно одряхлевшим человеком. Его все больше одолевали болезни. Все его тело оплыло, Л он с трудом передвигал ноги. Во дворце и за пределами Кремля все чаще говорили о том, что дни царя сочтены. Всех занимал один и тот же вопрос: кто наследует корону Ивана?
Среди придворных временщиков борьба за власть началась задолго до того, как государь испустил дух.
Десять лет служил царю верой и правдой Афанасий Нагой. Самое имя его внушало страх боярам. Малейшая прихоть государя была для него законом. Но едва Иван объявил о завещании царства Федору, преданность Нагого заколебалась. Вместе со своей племянницей, царицей Марией, Афанасий Нагой давно строил планы возведения на трон царевича Дмитрия. Интриги Нагих вызвали гнев царя, и он не включил любимца в число душеприказчиков.
Не попал в опекунский совет и Борис Годунов, шурин царского наследника. Царевич Федор любил жену Ирину Годунову, но их брак был бесплодным. Царя страшила перспектива пресечения старшей законной ветви династии, и он готовился развести сына с Ириной. Но гибель первенца, царевича Ивана, вспоминалась ему как кошмарный сон, и отец не решился обрушить грозу на голову убогого Федора. Он выразил свою волю насчет развода иным способом. [122] Брат царицы Борис Годунов мог помешать исполнению царских планов, и Иван IV отказался назначить его душеприказчиком.
Среди начавшихся династических распрей один Богдан Бельский, племянник Малюты Скуратова, сумел сохранить милость царя. Он-то и должен был стать главным опекуном Федора. Вместе с ним в регентский совет вошел дядя Федора боярин Никита Романович. Он пользовался популярностью в народе и был опытным правителем. Но старость и болезни сделали свое дело. Романову осталось недолго жить.
Опекунами Федора Иван назначил также главу Боярской думы удельного князя Ивана Мстиславского, человека, удобного своей полной бесхарактерностью, и князя Ивана Петровича Шуйского прославленного воеводу, ум и энергия которого были известны всем.
Опекуны придерживались различных взглядов и ориентации, что лишало жизнеспособности высшую боярскую комиссию, призванную править страной за Федора. Все ждали неизбежных перемен.
Когда Ивану IV доложили о прибытии гонцов Ермака из Сибири, он оценил важность привезенных известий и отдал приказ о подготовке "зимнего похода" в Сибирь. После беседы с казаками царь вскоре убедился в том, что уральские перевалы непроходимы в зимнее время. Тогда он известил Строгановых об отмене зимнего похода. "Ныне,- писал он,- до нас слух дошел, что в Сибирь зимним путем на конех пройтить не мочно". Экспедиция была отложена на весну.
К концу зимы царь сильно занемог и вскоре отстранился от дел. Ему докладывали лишь самые важные и неотложные государственные вопросы.
После прекращения войны со Швецией в 1583 г. русское командование высвободило значительные военные силы. Но использовать их пришлось для обороны южных границ от Крыма и для подавления восстания в Поволжье.
Поглощенные своими распрями, советники царя не потрудились составить точное представление о положении дел в Сибири. Блестящие успехи пяти казачьих сотен внушили им уверенность в том, что "сибирское взятие" не потребует значительных военных усилий. Никто из них не понимал того, что лишь посылка крупных воинских сил может обеспечить присоединение Кучумова царства. После недолгого совета боярин и дьяки, сидевшие в Разрядном приказе, решили отправить в Сибирь князя Семена Волховского.
Несмотря на свой княжеский титул, Волховские не принадлежали к знати. Выходцы из Литвы, они владели поместьями в Муроме и Ростове и служили царю по особому списку как "литва дворовая". Накануне сибирского похода князь Семен Волховский служил вторым воеводой в небольшом городке Курмыш на Волге.
"Архив" Ермака сохранил подробную разрядную запись {25} о посылке подкреплений Ермаку. Вместе с Волховским Разрядный приказ [123] послал в поход голов Ивана Киреева и Ивана Васильева Глухова.
Сборным пунктом войска стала Пермь. Сюда головы привели сто стрельцов из состава гарнизона Казани и Свияжска. Еще сто человек предполагалось набрать из стрелецких отрядов на Вятке и в самой Перми. Третью сотню ждали из других городов.
Царь приказал Волховскому выступить в поход за Урал "по весне". Однако с наступлением весны Иван IV умер, и в Москве произошли крупные народные волнения. В общей сумятице о сибирской экспедиции на время забыли.
Отряд Волховского оказался очень плохо подготовлен к выполнению порученной ему миссии. Запасы провианта, выделенные ему, оказались недостаточными. Стрельцы потратили на преодоление Уральских гор гораздо больше времени, чем вольные казаки. Они выбились из сил, пока добрались до перевалов. Неизвестно, какие суда выстроили им Строгановы. Казаки не раз перетаскивали суда на Переволоке с Волги на Дон. Когда надо, они смогли перенести струги через горы. Стрельцам все это оказалось не под силу. Обессилев, они бросали суда на склонах Уральского хребта вместе с припасами.
Воевода шел навстречу гибели, сам не подозревая того.
На втором году пребывания в Сибири ермаковцы столкнулись с реальной угрозой голода. Запасы зерна и круп, привезенные из России, были полностью израсходованы. Небольшая запашка, которую держали татары под Кашлыком и манси на Тавде, давала слишком мало зерна. Военные действия помешали населению во время посеять хлеб. Сибирское ханство получало многие необходимые продукты из Средней Азии. Отступив в верховья Иртыша, Кучум позаботился о том, чтобы затворить торговые пути из Бухары в Кашлык.
Тобольские ветераны помнили, каким трудным был для них второй год пребьшания за Уралом, когда "бысть во граде Сибири глад крепок". Казаки сумели кое-что заготовить на зиму, но при этом они имели в виду лишь себя. По приказу Ермака, "казацы запас посяху, сметеся по своим людям". При самом бережливом расходовании можно было надеяться растянуть продовольствие до весны. Казаки, забывшие вкус хлеба, рассчитывали также на то, что царь пришлет им не только свое жалованье - свинец и порох, но и продовольствие.
Когда в Сибирь прибыл Волховский, ермаковцы встретили стрельцов с ликованием и на радостях щедро одарили их мехами - "мягкой рухлядью". Но радость сменилась унынием, когда выяснилось, что с воеводой не было никаких припасов. С приходом в Сибирь воинских людей, записал тобольский летописец, голод усилился.
Стрельцов надо было не только прокормить, но и разместить на зимние квартиры. Еще до начала сибирской экспедиции Строгановы получили от пленных сведения о том, что столица Сибирского ханства не имела каменных стен, а была окружена осыпавшимся земляным валом. Попав в Сибирь, казаки скоро убедились, что тамошние городища очень напоминали русские посады с их теплыми рублеными избами. Кашлык не был городом в собственном смысле. Располагавшаяся [124] на вершине крутого яра площадка имела малую площадь. За валом помещались мечеть и несколько построек, служивших резиденцией для Кучума и его ближних людей.
Казаки зимовали не в Кашлыке, а на Карачине острове, имевшем большую территорию. Среди них было много опытных плотников, сооружавших струги за несколько дней. Каждый орудовал топором не хуже, чем саблей. Для таких людей не составляло труда отрыть землянки и построить теплые бревенчатые срубы. По обыкновению, казаки довольствовались тесными клетушками. Разместить в них на постой дополнительно несколько сот стрельцов оказалось не так-то просто. Но в конце концов эта задача не была неразрешимой.
Стрельцы снаряжались в поход в весеннее время и не позаботились о шубах. Долгий изнурительный поход утомил их до крайности. Воеводы рассчитывали дать отдых ратным людям в столице Кучума. Вместо отдыха их ждали худшие испытания.
Пришла зима. Грянули жестокие сибирские морозы, когда температура падала ниже 40°. Ледяные ветры мешали людям покидать теплые помещения. Глубокие снега сделали невозможной охоту в таежных лесах. Подле человеческих жилищ бродили голодные волчьи стаи.
В разгар зимы смерть стала безжалостно косить стрелецкий отряд. В "архиве" Ермака хранилось донесение о гибели отряда, написанное сугубо деловым слогом, без каких бы то ни было литературных ухищрений: "Которые люди присланы были с воеводою со князем Семеном Волховским и с головами казанские да свияжские стрельцы да пермичи и вятчяня, а запасу у них не было никакого, и те все присылные люди... померли в Старой Сибири з голоду". Сколь бы удивительными ни казались слова донесения о том, что стрельцы не имели при себе никаких запасов, их достоверность не вызывает сомнения. Причиной беды была как нерасторопность военных властей, так и незнание ими особенностей Сибирского края. Воеводы надеялись, что "ратники" прокормятся "собой", как в любых других походах. Но в Сибири хлеба не оказалось. Стрельцы частью израсходовали выданные им казной запасы в дни перехода, частью же бросили их вместе с тяжелыми судами на перевалах.
Присылка царских воевод в Кашлык не достигла цели. Стрельцы погибли почти все поголовно. Казаки лучше перенесли голод и мороз. Но и их отряд заметно поредел. Прибытие подкрепления не облегчило, а, напротив, осложнило положение русских в Сибири.
Со временем возникло множество легенд о щедрых наградах, которыми удостоил Ермака и его сотоварищей великий государь Иван Грозный. Говорили, будто царь послал покорителю Сибири два панциря, шубу со своего плеча и другое добро. Самым заметным подарком были панцири. Воображение народа поразила не только их ценность, но и та роковая роль, которую они сыграли в жизни Ермака. Свой смертный час предводитель казаков будто бы встретил, будучи одет в оба панциря. Они не только не спасли его от гибели, но и увлекли на дно Иртыша.
Тобольского историка Семена Ремезова с юных лет интересовала [125] судьба злополучных царских доспехов, и он тщательно записал все предания о них. После смерти Ермака, так гласило предание, один из снятых с него панцирей был отдан хантам в их Белогорское святилище, а другой достался мурзе Кайдуле.
Кайдула пережил Ермака на пятьдесят лет. Умирая, он завещал волшебную кольчугу старшему сыну "под клятвою, чтоб ему тем панцирем служить службу". По описанию, железная рубашка имела следующие приметы: "длинен и около грудей напереди кольца часты, напереди же ниже пояса прострелено, испорчено одно кольцо".
Молва о волшебных доспехах гуляла по степям более сотни лет, когда калмыцкий тайша Аблай попросил их за верную службу у тобольских воевод.
Когда воевода явился на двор к Маметбеку, сыну Кайдулы, и потребовал у него кольчугу, тот отказался отдать семейную реликвию. Тогда воевода велел своим людям снять с Мамета панцирь "неволею". Отец Семена Ремезова отвез кольчугу в ставку Аблая. Со слов отца Ремезов составил следующее описание доспехов: "Биты на грудях и меж крылец печати царские златые орлы, по подолу и рукавам опушка медная на 3 вершка". Новое описание очевидным образом расходилось с описанием простреленной кольчуги.
Прошло время, и Маметбек свиделся с калмыцким тайшой. Аблай не мог отказать себе в удовольствии и показал полученный от воевод подарок бывшему владельцу. Однако Мамет, "смотря, сказал, что панцырь не его". След тобольской кольчуги навсегда потерялся.
О другом панцире шел слух, что из Белогорского святилища его забрал кодский князь Алачей. Правнуки Алачея жили в Москве, другие члены княжеского рода служили государеву службу в Тобольске. Воевода расспрашивал их, но обнаружить панцирь так и не удалось: "И. до днесь,- записал Семен Ремезов при царе Петре,- "низовой" панцырь Алачеевых не слышится".
За 15 лет до того, как тобольские власти приступили к розыскам ермаковских панцирей, березовские служилые люди отняли у приобских самоедов кольчугу. В первых отписках они указали, что "на том де пансыре на грудях мишени золоты, а на них вырезано на одной государево имя, а на другой орел". Когда кольчугу осмотрели более внимательно, обнаружили, что на позолоченной медной бляшке значится не государево имя, а "подпись князь Петра Ивановича Шуйского". Когда кольчуга после многих приключений попала наконец в Москву, на ней сохранилась лишь одна бляшка, удостоверявшая принадлежность вещи Шуйскому. Бляшка с орлом исчезла в пути.
Прошли годы, и археологи нашли в развалинах ханской столицы Кашлыка бляшку с именем Шуйского. Тотчас возникло предположение, что кольчуга, привезенная с Оби в Москву, когда-то принадлежала Ермаку и тот потерял бляшку с нее во время трехлетнего пребывания в Сибири. Однако точными данными это предположение все же не подкреплено.
Князь Петр Шуйский был воеводой в Казани за тридцать лет [126] до сибирской экспедиции. Как раз в то время Сибирское ханство перешло под покровительство царя. Кольчуга могла попасть в Сибирь и тогда, и много позже. Погиб Шуйский за двадцать лет До похода Ермака.
Предположение, будто Ермак получил панцирь Шуйского из рук царя, основано на недоразумении.
Согласно документам из архива Посольского приказа, царь Иван Грозный в полном соответствии с разрядной практикой пожаловал казаков "многим жалованьем - деньгами и сукном", а Ермака и атаманов наградил золотыми. Вопреки поздним преданиям Ермак не получил ни панцирей, ни шубы с царского плеча.
Летописцы XVII века утверждали, будто "Ермака повелел государь написати в грамотах сибирским князем". Все это лишь легенда. Царь Иван и не думал жаловать предводителю казаков титул "сибирского князя". Напротив того, он считал благоразумным не оставлять его в завоеванном крае. Посольский отчет о награждении казаков заканчивался фразой: "А Ермаку указал государь быть в Москве".
Ни царь Иван, ни сменивший его Федор понятия не имели о том, какую роль сыграл Ермак в "сибирском взятии". В их глазах князь Семен Волховский больше подходил к роли царского наместника в Сибири, чем предводитель вольных казаков. Однако Волховскому эта миссия оказалась не по плечу. Переход через горы дался ему с трудом. Морозы и голод довершили дело. Пока в погребах оставались кое-какие крохи, Волховскому не угрожала голодная смерть. Но и его паек был урезан до крайности. Не выдержав испытаний, воевода умер посреди зимы. Тело его похоронили тут же, неподалеку от казачьего лагеря. Главный помощник Волховского голова Иван Киреев дождался первого подходящего повода, чтобы унести ноги из Сибири. Он отплыл из Кашлыка, едва вскрылись реки.
Ермак вторично ослушался царской воли. В первый раз он ушел в Сибирь вопреки приказу Грозного. Во второй раз он остался во вновь присоединенном крае, невзирая на четкий приказ, полученный из Москвы. Тщетно воеводы прельщали атамана обещаниями щедрых наград, которые ждут его в России. Если бы Ермак жаждал чести и богатств, ему в самом деле стоило бросить все и возможно скорее отправиться в Москву. Царский указ сулил ему жизнь и благоденствие. Но вождь вольных казаков, оставив сотоварищей, изменил бы себе.
Ермаку не суждено было покинуть Сибирь.
http://www.zw-observer.narod.ru
