Остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим.

Иеремия, 6, 16

Среди тех, кто защищал Русскую землю от врагов в XIII столетии, наибольшую славу у современников и потомков по праву стяжал князь Александр Ярославич, прозванный «Невским». Источники знают и другие его именования – «Храбрый», «Великий» (7, 468, 560).

Точная дата рождения Александра неизвестна. Далеко не все летописцы сочли достойным внимания такой мелкий факт, как появление на свет второго сына в семье удельного переяславль-залесского князя Ярослава Всеволодовича. Однако русский историк XVIII столетия В. Н. Татищев, пользовавшийся не сохранившимися до наших дней летописями, сообщает, что будущий герой увидел свет в субботу, 30 мая 1220 г. Приняв эту дату, мы обнаружим удивительное совпадение: в тот же самый день, 30 мая, в 1672 г. родился другой великий сын России – Петр I. Известно, что он с огромным уважением относился к памяти Александра Невского.

По обычаю того времени младенец был наречен в честь святого, память которого по церковному календарю-месяцеслову праздновалась в один из дней, близких к дню рождения. Его «небесным покровителем» стал святой мученик Александр, подвиги которого церковь вспоминала 9 июня.

Разумеется, в княжеских семьях тщательно выбирали имена сыновей. Имя должно было не только нравиться родителям, но и принадлежать к числу «княжеских», подобающих правителю. Круг таких имен был весьма ограничен. Сюда относились имена, наиболее чтимые в христианской традиции,– Иоанн, Василий, Константин, Дмитрий, Федор, Андрей, Михаил, Гавриил, Афанасий, Георгий, а также имена первых русских святых – князей Бориса и Глеба.

В начале XIII в. имя Александр было весьма редким в княжеской среде. Оно напоминало не столько о малоизвестном святом, сколько о знаменитом герое языческой древности – полководце Александре Македонском. Его имя было хорошо известно в ту пору на Руси благодаря переведенной с греческого «Александрии» – полуфантастическому описанию походов и подвигов прославленного полководца. [7]

Имя, данное младенцу, оказалось пророческим. Пожалуй, ни одному из русских князей той эпохи не довелось совершить столько подвигов и повидать так много иных стран и народов, как Александру. Столь же символичным оказалось и само значение имени: «Александр» по-гречески означает «защитник людей». Как заметил французский историк Э. Ренан, «в истории не раз встречаются великие призвания, поводом для которых было имя, случайно данное ребенку. Страстные натуры никогда не в состоянии помириться с предположением, что тем, что их касается, руководила случайность. Им кажется, что все было предустановлено Богом, и они видят в самых незначительных обстоятельствах знаки Высшей воли» (56, XXXVI). К этому можно добавить только то, что князь Александр Ярославич, несомненно, был именно такой страстной натурой, склонной искать знаков своего избранничества.

Отцом Александра был деятельный и властный князь Ярослав Всеволодович. В момент рождения второго сына ему было 30 лет. Первым браком Ярослав был женат на дочери половецкого хана Юрия Кончаковича. Видимо, этот брак оказался бездетным и вскоре был расторгнут. Второй женой Ярослава с 1213 г. была дочь князя Мстислава Мстиславича Удалого Ростислава. Она-то и стала матерью всех восьми сыновей Ярослава и двух его дочерей (46, 79).

Известно, что родство по линии матери очень чтилось в Древней Руси. Дед Александра Невского Мстислав Удалой оставил яркий след в военной истории своего времени. Образ этого смелого и благородного человека служил юному Александру примером для подражания.

Историк прошлого столетия Н. И. Костомаров, посвятивший Мстиславу один из лучших очерков в своем известном труде «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей», так характеризует этого князя. «В первой четверти XIII века выдается блестящими чертами - деятельность князя Мстислава Мстиславича, прозванного современниками «Удатным», а позднейшими историками «Удалым». Эта личность может по справедливости назваться образцом характера, какой только мог выработаться условиями жизни дотатарского удельновечевого периода. Этот князь приобрел знаменитость не тем, чем другие передовые личности того времени, которых жизнеописания мы представляем. Он не преследовал новых целей, не дал нового поворота ходу событий, не создавал нового первообраза общественного строя. Этот был, напротив, защитник старины, охранитель существующего, борец за правду, но за ту правду, которой образ сложился уже прежде. Его побуждения и стремления были так же неопределенны, как стремления, управлявшие его веком. Его доблести и недостатки носят на себе отпечаток всего, что в совокупности выработала удельная жизнь. Это был лучший человек своего времени, но не переходивший той черты, которую назначил себе дух предшествовавших [8] веков, и в этом отношении жизнь его выражала современное ему общество» (45, 78).

Судьба Мстислава Удалого типична для многих русских князей его времени. В начале XIII в. потомков легендарного Рюрика стало уже значительно больше, чем княжений. Обделенные семейным разделом князья должны были сами прокладывать себе дорогу к власти, славе и богатству. Неудачники вынуждены были переходить на унизительное положение «подручников» у своих более сильных собратьев.

Отец Мстислава Удалого – Мстислав Храбрый – был правнуком Владимира Мономаха и сыном могущественного князя Ростислава Смоленского. Сыновья и внуки Ростислава во второй половине XII – начале XIII в. чаще других занимали киевский «золотой стол».

Однако Мстислав Храбрый был младшим среди братьев Ростиславичей. Младшим в семье был и сам Мстислав Удалой. По обычаям того времени младший из братьев получал самый бедный удел.

Обделенный судьбой, Мстислав Удалой в молодости перебирался из одного захолустья в другое. В 1193 г. он княжил в Треполе, в 1207 – в Торческе, в 1209 – в Торопце. Именно здесь, в Торопце, на тревожном порубежье Руси и Литвы, Мстислава «заметили» новгородские бояре. В 1210 г. они пригласили его княжить в Новгороде. С этого времени он выходит в первый ряд русских князей.

Как полководец Мстислав Удалой отличался напористостью, стремительностью ударов. Он умело использовал военные хитрости, часто совершал неожиданные для врага маневры.

Среди ярких эпизодов боевой биографии Мстислава Удалого особое место занимала битва на реке Липице, близ Юрьева-Польского. Здесь 21 апреля 1216 г. Мстислав с новгородцами, соединившись с князем Константином Ростовским, нанес поражение великому князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу и его брату Ярославу.

Летописец рассказывает, что перед самой битвой Мстислав обратился к своим новгородцам, с краткой речью: «Братья! Мы вошли в землю сильную. Станем крепко, не будем озираться назад. Побежав, нам все равно не уйти от них. Забудем же, братья, домы свои и жен и детей. Ведь надо же будет когда-нибудь умереть. Ступайте кто хочет пешим, а кто на конях» (25, 63–64).

Конечно, эта речь передана в летописи отнюдь не со стенографической точностью. Однако сам факт обращения князя к воинам перед сражением не вызывает сомнений. Такова была традиция русского воинства. Бесспорно и другое: благородная простота и сила приведенной речи – всецело «в духе» Мстислава Удалого.

Сойдя с коней и сбросив сапоги, новгородцы перебрались через болотистую низину и внезапным ударом опрокинули [9] неприятеля. Удачное для Мстислава и Константина начало сражения во многом определило и его дальнейший ход.

Сам Мстислав все время находился в гуще боя. Он «трижды проехал через полки Юрия и Ярослава, секущи людей. Был у него топор на руке с поворозою (петлей на рукояти – Н.Б.), тем и сек» (25, 64).

В 1219 г. начинается новый, связанный с Южной Русью период жизни Мстислава. В этом году он разгромил венгерско-польское войско в сражении близ Галича, а затем освободил от чужеземцев и сам город. Изгнав из Галича венгров и захватив в плен их предводителя королевича Коломана, Мстислав сам сел княжить здесь. В борьбе за Галич – один из крупнейших русских городов того времени – Мстиславу помогли половцы. Однако исход борьбы определило его полководческое искусство и поддержка со стороны местных жителей, ненавидевших чужеземцев и их пособников из числа галицких бояр. Закрепляя свои позиции в Галичине, Мстислав выдал дочь Анну замуж за молодого «соседа» – волынского князя Даниила, будущего героя сопротивления монголо-татарам и объединителя Галицко-Волынской Руси.

В мае 1223 г. Мстислав вместе с другими южнорусскими князьями был разбит монголо-татарами в битве на реке Калке. После этого, кажется, единственного в его боевой биографии крупного поражения и бесславного бегства доблестному Мстиславу суждено было прожить еще пять лет. В 1227 г. он уступил Галич своему зятю, венгерскому королевичу Андрею, а сам перебрался в Торческ – на самую границу со степью. Далеко не каждый князь мог править здесь, среди вечно мятежных «черных клобуков» – кочевников, перешедших на службу к киевским князьям.

В 1228 г. Мстислав поехал из Торческа в Киев, но в дороге тяжело занемог и умер. Тело его было погребено в одной из киевских церквей...

В год смерти деда Александру исполнилось восемь лет. Едва ли Мстислав успел «приложить руку» к воспитанию внука. Но известно, что характер, темперамент передаются и через таинственный механизм наследственности. И не от деда ли унаследовал Александр свою пылкую отвагу, рыцарскую беспечность – черты, отнюдь не свойственные владимирским «самовластцам»?

О детских годах Александра мы не знаем почти ничего. Можно думать, что в три года над ним – как некогда и над его отцом – был совершен древний княжеский обряд – «постриг». Маленького княжича впервые сажали на боевого коня. Вероятно, тогда же он переходил из рук женской прислуги к воспитателям-мужчинам. В знак первого шага на пути возмужания ребенку отрезали прядь волос, что и дало название всему обряду. [10]

* * *

Давно известно: все познается в сравнении. Подвиги Александра Невского обретают реальный масштаб в сравнении с деяниями не только его деда, Мстислава Удалого, но и его отца – переяславского князя Ярослава Всеволодовича. Такое сравнение вовсе не нарочито: в ту эпоху высшим авторитетом была традиция, «старина». Люди постоянно оглядывались назад и сопоставляли свои достижения с трудами своих предков. Вероятно, и сам Александр осознавал и оценивал себя через биографию своего отца. Последуем и мы этому старому и верному способу оценки заслуг человека.

В детстве Александр редко видел отца: Ярослав постоянно находился в отъезде. В 1222–1223 гг. он ходил с новгородцами на немцев и безуспешно штурмовал Колывань (современный Таллинн), в 1224 г., поссорившись с новгородцами, осаждал южный форпост новгородской земли – Торжок, в 1225 г., примирившись с новгородцами, помогал им в войне с Литвой. Зимой 1226– 1227 гг. Ярослав увлек новгородцев в далекий лыжный поход на емь (финское племя, жившее на территории современной Южной Финляндии). Это рискованное предприятие завершилось вполне успешно.

В 1228 г. Ярослав пытался поднять новгородцев и псковичей в новый поход, на сей раз на Ригу. Однако он не получил поддержки в этом начинании и, разобидевшись, покинул Новгород, оставив там в знак своего «присутствия» старших сыновей – 10-летнего Федора и 8-летнего Александра. Разумеется, вместе с княжичами остались несколько надежных бояр и две-три сотни дружинников. Возможно, при детях какое-то время жила и мать. Княгиня Ростислава Мстиславна выросла на берегах Волхова. Здесь она пользовалась особым почетом благодаря традиционным связям ее предков с Новгородом. Ее дед, Мстислав Храбрый, умер на новгородском княжении и был удостоен редкой для князей чести быть погребенным в стенах Софийского собора (72, 122). Необычайной популярностью пользовался в Новгороде отец Ростиславы – Мстислав Удалой. Можно думать, что у его дочери была и личная привязанность к Новгороду. Примечательно, что в 1244 г. она умерла именно здесь, в Новгороде, и была похоронена в соборе древнего Юрьева монастыря.

Оставляя малолетних сыновей в Новгороде, князь Ярослав Всеволодович преследовал вполне определенную цель: отроки должны были постепенно привыкать к сложной роли новгородских князей, чтобы достойно представлять на берегах Волхова интересы отца, когда тот получит великое княжение Владимирское.

Зимой 1228–1229 гг. Ярослав сопровождал Юрия Владимирского в успешном походе на мордовских князей, а летом 1229 г. внезапно напал на новгородские владения на Волоке. В следующем году он воевал с князем Михаилом Черниговским, затем приехал в Новгород и там улаживал свои споры с местной знатью. В 1234 г. [11]

Ярослав вновь лично явился в Новгород и, собрав войско, пошел на Юрьев (современный Тарту). После удачного завершения этого похода он нанес поражение литовским князьям на границе смоленских и новгородских земель, в Торопецкой волости. В 1236 г. Ярослав расширил круг своих военно-политических интересов и ввязался в борьбу южнорусских князей за киевский «стол». Вскоре он торжественно въехал в древнюю столицу Руси. После гибели старшего брата Юрия в битве с татарами на реке Сить Ярослав обрел наконец долгожданный титул великого князя Владимирского. Однако мог ли он теперь порадоваться этому?

Сын великого Всеволода, который, по выражению автора «Слова о полку Игореве», мог расплескать Волгу веслами своих кораблей, Ярослав оказался правителем разграбленной и опустошенной земли. Грозный враг ушел в свои степи. Однако он был недалеко. Угроза нового нашествия заставляла жить в постоянной тревоге. Летом 1239 г., когда Ярослав ушел в поход на литовцев, татары внезапно напали на восточные районы [12] Владимиро-Суздальской земли. Лишь осенью 1240 г., взяв штурмом Киев, они ушли дальше на запад, и Ярослав на некоторое время почувствовал облегчение.

Но радость его была недолгой. Вернувшись из похода в Центральную и Южную Европу, татары вновь появились у границ Руси. На сей раз они намеревались в полной мере воспользоваться плодами своих побед. Русские князья были вызваны в кочевую ставку Бату (1208–1255). Молодой, но уже искушенный в военном деле внук Чингисхана пользовался большим авторитетом среди монгольской знати. В 1235 г. ему было доверено общее командование всеми войсками, посланными в поход на западные страны. После завершения похода он стал управлять завоеванными областями, а также землями, которые сам Чингисхан отдал во власть своему рано умершему старшему сыну Джучи – отцу Бату.

Можно представить себе, с какими чувствами ехали русские князья на поклон к Бату – в русском произношении Батыю. Вероятно, все они перед отъездом составили завещание и, как это делали перед кончиной, причастились «святых тайн». Однако все обошлось относительно благополучно. Вызывая к себе русских князей, монголо-татары не собирались уничтожать их. Свою цель они видели в том, чтобы использовать в своих интересах экономический и военный потенциал Руси. Для этого разумнее было сохранить сложившуюся здесь систему управления, использовав ее в интересах завоевателей.

Отныне князья должны были отвечать перед ханом за все, что происходит в их владениях, и прежде всего за полный и своевременный сбор дани. Их право на власть подтверждалось особой ханской грамотой – «ярлыком». По отношению к своим подданным, а также к соседним правителям князья выступали как доверенные лица хана, его наместники в «русском улусе». Слово «улус» – «область», «владение» – монголо-татары применяли отныне и к Руси, которую они считали частью своей империи.

Важнейшим средством поддержания монгольского господства был террор. За любую провинность князь лишался ярлыка, а вместе с ним обычно и жизни. Попытка утаить часть собранной для хана дани, тайные переговоры с кем-либо из соседей, даже сказанное в сердцах крепкое слово по адресу хана – все это влекло за собой скорую и беспощадную расправу. Летописи содержат немало рассказов о жестокой казни, которой подвергали русских князей в ханской ставке.

Монгольская армия заслуженно славилась, хорошо налаженной разведкой. Но и в мирное время у хана повсюду имелись «глаза» и «уши». Руководителями ханской тайной службы на Руси были баскаки. Это слово в прямом переводе с монгольского означает «давитель». Баскаки постоянно жили на Руси, следили за сбором дани и за всем происходящим, содержали десятки осведомителей. Они являлись официальными представителями хана в завоеванной [13] стране. Конфликт с баскаком чаще всего заканчивался гибелью даже для князя. Для простых людей он был равносилен самоубийству.

Летом 1243 г. русские князья впервые увидели «Несокрушимого» – так можно было перевести монгольское имя Бату – лицом к лицу. Выразив покорность хану, они получили разрешение вернуться на Русь. Впрочем, Батый отпустил по домам не всех. Сыну князя Ярослава Константину было приказано ехать навстречу восходящему солнцу – в столицу монгольской империи Каракорум. Этот исчезнувший впоследствии город располагался в современной Северной Монголии. Археологи считают, что древнее поселение, остатки которого раскопаны близ знаменитого буддийского монастыря Эрдени-Дзу (в 420 километрах к западу от Улан-Батора), и есть знаменитый Каракорум – «Черные Камни».

Это путешествие было для князя Константина чем-то вроде кругосветного путешествия – едва ли кто-нибудь из русских посещал ранее степи Казахстана и Южной Сибири. И уж во всяком случае никто не бывал в Джунгарии и Северной Монголии – там, где «Потрясатель Вселенной» Чингисхан впервые поднял свое девятибунчужное белое знамя.

С какой целью Батый отправил князя Константина в это далекое и опасное путешествие? Несомненно, в этом был тонкий расчет хитроумного политика. Батый не был совершенно независимым правителем. Он признавал себя подданным Великого хана – вначале Угедея (1229–1241), а затем его вдовы Туракины, управлявшей империей до 1246 г., когда монгольская знать избрала своим предводителем старшего сына Угедея – злобного и недалекого Гуюка. Отношения между Батыем и центральным правительством в 1240-е гг. были крайне напряженными. Взаимная ненависть в любой момент могла перейти в вооруженное столкновение. Однако Батый не желал войны, так как не имел столько воинов, сколько мог выставить против него Каракорум. Именно поэтому и Батый, и его преемник хан Берке признавали свои владения – «улус Джучи» – областью монгольской империи. Лишь в 60-е годы XIII в. «улус Джучи» становится полностью самостоятельным. На его основе возникает сильное и независимое государство, известное в истории под названием Золотой Орды.

Впрочем, все это было впереди... А пока русские князья не по своей воле превратились в настоящих землепроходцев. Константин Ярославич, преодолев в общей сложности около 10 тыс. верст, вернулся из Монголии в 1245 г. А вскоре Батый вновь вызвал к себе русских князей. Настал черед самому Ярославу Всеволодовичу . по следам сына ехать на поклон к Великому хану, в Монголию. На сей раз путь был уже не столь опасным и неведомым: Ярослава, конечно же, сопровождали люди из свиты Константина, только что вернувшиеся из Забайкалья. [14]

Однако смертельная опасность для великого князя Владимирского таилась в самой обстановке «двоевластия» в степях. При дворе Великого хана на Ярослава смотрели как на ставленника ненавистного Батыя. Да и среди самих русских князей не было единства. Даже попав под власть «поганых», правители Руси не перестали враждовать друг с другом. Более того, борьба приняла невиданно жестокий, низменный характер. И если раньше главным средством решения княжеских споров было сражение «в чистом поле», то теперь все чаще применялось новое, страшное оружие – донос Батыю или самому Великому хану на своего недруга.

Все это, конечно, знал и учитывал князь Ярослав Всеволодович. Отправляясь в Монголию, он понимал, что едва ли вернется живым. Однако выбора у него уже не было. Князь явился ко двору Великого хана, пробыл там несколько месяцев и умер 30 сентября 1246 г. на обратном пути, где-то в безлюдных степях Южной Сибири. В источниках есть сведения, что его отравили. Поводом для расправы послужил донос одного из бояр. Рассказывали, что мать Великого хана Гуюка Туракина поднесла Ярославу чашу с ядом медленного действия. Таким образом правители Каракорума надеялись избежать упреков со стороны Батыя. Кто знает, отчего мог умереть 56-летний русский князь много дней спустя после отъезда из ставки Великого хана?

О чем думал, приближаясь к последним верстам своего земного пути, князь Ярослав? Должно быть, там, среди ржавых осенних степей Джунгарии, он вспоминал о далекой Руси: «О светло светлая и украсно украшенная земля Русская!» Только в разлуке можно узнать всю силу ее притяжения. Конечно, вспоминал Ярослав и о доме, об умершей незадолго до его отъезда жене – княгине Ростиславе. Ярослав верил: она ждет его там, в горнем мире, в небесных селениях.

Но более всего думал Ярослав о сыновьях. В них видел князь продолжение себя, своего дела: «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него – плод чрева. Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой! Не останутся они в стыде, когда будут говорить с врагами в воротах» (Псалтирь, 126, 3–5).

Ярослав и вправду «наполнил колчан свой»: семь сыновей-наследников должны были получить согласно его завещанию самостоятельные уделы в Северо-Восточной Руси. Но конечно, более всего думал князь о старшем сыне, Александре...

Оглядывая весь круг деяний невского героя, легко заметить: он удивительно схож с послужным списком его отца. Во всех своих делах и походах Александр не был первопроходцем; он шел буквально «след в след» за отцом, повторив его судьбу даже в деталях. Однако его победы выглядят несравненно ярче не только из-за перемены исторического фона – они словно вспышки во мраке всеобщего отчаяния! – но и благодаря его молодости, [15] блеску личного мужества и какой-то особой, веселой дерзости.

По свидетельству древнегреческого историка Плутарха, Александр Македонский, подбадривая одного молодого воина, которого также звали Александром, сказал ему: «Твое имя обязывает тебя быть мужественным». Первый из русских князей, носивший имя Александра, уже в юности в полной мере оправдал свое громкое имя.

Александр Ярославич узнал о кончине отца лишь спустя несколько месяцев. Он немедленно приехал во Владимир, где и встретил печальную процессию. Засмоленную дубовую колоду с телом князя поместили в белокаменный саркофаг. Как и другие великие князья, Ярослав был погребен в стенах владимирского Успенского собора.

Прощаясь с отцом, Александр уже знал: отныне в его судьбе многое должно перемениться. Хочет он этого или нет, но ему предстоит тяжелая борьба за власть. Его соперниками станут не только младшие братья отца – Святослав, Иван, но и собственные братья – Андрей, Михаил, Ярослав, Константин, Василий, Даниил. Так уж издавна повелось в княжеских семьях: властолюбие неизменно торжествует над братолюбием, желание занять лучший, богатейший «стол» оказывается сильнее страха «впасть в грех» и тем навлечь на себя гнев Божий, о котором так часто говорили призывавшие к миру церковные проповедники.

Единственный способ выйти из борьбы, сохранив достоинство и жизнь,– принять монашество. Именно так поступил некогда черниговский князь Святослав Давыдович. Не желая участвовать в кровавой игре честолюбцев, он затворился в стенах; Киево-Печерского монастыря. Вместо того чтобы побеждать других, князь решил победить самого себя: сломив гордыню, он облачился в грубую монашескую рясу и стал самым смиренным из печерских иноков. Родичи вначале смеялись над ним, затем пытались силой забрать его из монастыря – но Святослав был непреклонен. Жестокие законы «мира сего» уже не властны были над его преобразившейся душой. Твердо и радостно он шел по избранному пути самоотречения и власти над собой...

Александр с почтением вспоминал о князе-иноке, причисленном к лику святых. Но путь монашества, конечно, был не для него. Он был в расцвете своих сил, чувствовал себя призванным для совершения великих подвигов. Кто не знал тогда о его блестящих победах над шведами, немцами и литовцами! Он готов был сразиться с любым противником и победить его, как побеждал когда-то своих врагов его знаменитый тезка – Александр Македонский.

Оглянемся и мы на ранний, «новгородско-переяславский» период жизни Александра, полюбуемся его блестящими победами, которые служили тогда единственным утешением для израненной, обескровленной Руси...[16]

Летом 1240 г. шведские корабли пошли в Неву. Поход этот, как полагают, не был обычным, рядовым морским набегом потомков древних викингов на земли соседей. Он имел стратегическое значение (70, 158). Именно в эти годы шведская знать, поощряемая католическим духовенством, готовилась подчинить себе финское племя тавастов. Но и новгородцы уже давно стремились установить свой контроль не только над Карельским перешейком (это им удалось еще в XII в.), но и над внутренними областями Южной Финляндии, где жили тавасты. В русских летописях они известны под именем «емь».

В 1240 г. шведы решили воспользоваться тем, что Новгород был лишен обычной военной помощи со стороны владимиро-суздальских князей, и одним ударом отрезать от него не только Южную Финляндию, но и Карельский перешеек. Закрепившись на берегах Невы, шведы могли не только без помех освоить земли, лежавшие к северу от Невы, но и со временем продолжить с этого рубежа наступление на собственно новгородские земли.

Появление шведов в Неве должно было крайне встревожить новгородцев и по другой причине. Именно Нева, по которой некогда проходил знаменитый путь «из варяг в греки», была главной дорогой внешней торговли Новгорода. Появление на этой дороге шведской заставы грозило подрывом благосостояния многих боярских и купеческих семейств, связанных с балтийской торговлей.

Несомненно, шведские воеводы во многом рассчитывали на внезапность своего нападения. Неожиданным ударом они надеялись овладеть крепостью Ладогой, располагавшейся близ устья Волхова. Однако уже в начале похода их подстерегала неудача. Появление шведских кораблей в устье Невы было замечено местными жителями, в обязанности которых входило наблюдение за всеми проплывавшими по реке судами и оповещение новгородцев о появлении «судовой рати». Старейшина племени ижора Пелгусий отправил в Новгород гонца с тревожной вестью.

Узнав о вторжении шведов, новгородцы немедля принялись собирать войско для отпора врагу. И если в мирное время роль князя в жизни Новгорода была весьма скромной, то в случае опасности все взоры обращались на него. Узнав о случившемся, Александр с небольшим конным отрядом – «в мале дружине» – выступил навстречу шведам. Одновременно водным путем – по Волхову и далее через Ладогу в Неву – отправился другой отряд новгородских воинов. Вероятно, конная дружина Александра шла по берегу Волхова и Ладожского озера, не теряя из виду «судовой рати». Такое решение удлиняло путь. Однако оно имело два важных достоинства. Новгородцы не могли разминуться со шведами; их конная и судовая рать все время находились рядом.

Между тем шведы, не подозревая о движении новгородцев, [17] стали лагерем близ устья речки Ижоры – неподалеку от восточной окраины современного города Санкт-Петербурга. Здесь и напал на них князь Александр со своим войском.

По мнению некоторых историков, Александр приказал своим воинам, плывшим на кораблях, сойти на берег на значительном отдалении от шведского лагеря. После этого он неприметно, лесом подвел свое собравшееся воедино войско к месту предстоящего сражения (70, 190).

Внезапное появление русских вызвало смятение в рядах шведов. В то время как конная княжеская дружина громила их лагерь, пешее войско отрезало врагу путь к кораблям. Сражение началось около 10 часов утра в воскресенье 15 июля 1240 г. Шведы были опытными, стойкими воинами. Несмотря на неожиданность атаки русских, они сумели собраться с силами и оказать ожесточенное сопротивление. Вероятно, на их стороне было и численное преимущество.

Среди русских воинов особенно отличились своими подвигами шесть «храбрых мужей». Вот что рассказывает об этом древнее «Житие Александра Невского»:

«Проявили себя здесь шесть храбрых, как он, мужей из полка Александрова.

Первый – по имени Гаврило Олексич. Он напал на шнек и, увидев королевича, влекомого под руки, въехал до самого корабля по сходням, по которым бежали с королевичем; преследуемые им схватили Гаврилу Олексича и сбросили его со сходен вместе с конем. Но по Божьей милости он вышел вон из воды невредим, и снова напал на них, и бился с самим воеводою посреди их войска.

Второй, по имени Сбыслав Якунович, новгородец. Этот много раз нападал на войско их и бился одним топором, не имея страха в душе своей; и пали многие от руки его, и дивились силе и храбрости его.

Третий – Яков, родом полочанин, был ловчим у князя. Этот напал на полк с мечом, и похвалил его князь.

Четвертый – новгородец, по имени Меша. Этот пеший с дружиною своею напал на корабли и потопил три корабля.

Пятый – из младшей дружины, по имени Сава. Этот ворвался в большой королевский златоверхий шатер и подсек столб шатерный. Полки Александровы, видевши падение шатра, возрадовались.

Шестой – из слуг Александровых, по имени Ратмир. Этот бился пешим, и обступили его враги многие. Он же от многих ран пал и так скончался» (8, 431).

Битва затихла лишь с наступлением темноты. Шведы отступили к своим кораблям, однако сумели сохранить небольшой участок берега. Ночью они перенесли на корабль тела знатных воинов, павших в битве, а рядовых похоронили в общей [18] могиле. После этого весь уцелевший флот отчалил от берега и двинулся вниз по течению Невы – к морю.

Так бесславно закончилось первое после Батыева нашествия вторжение «латинян» в новгородские земли.

Каковы были подлинные масштабы этой битвы? Какое место она занимает среди других знаменитых сражений средневековой Европы и Руси? Ответить на этот вопрос не так-то просто из-за отсутствия каких-либо сведений о численности шведского и русского войска и других обстоятельствах.

По-видимому, это сражение отнюдь не принадлежит к числу крупнейших по количеству участников. О его подлинных масштабах дает представление число погибших. По свидетельству летописи, в битве пало 20 новгородцев и ладожан. В это число входят как знатные, так и рядовые воины (7, 77). О скромных масштабах Невской битвы косвенно свидетельствует и молчание шведских хроник о походе 1240 г. (70, 157).

Разумеется, все это ничуть не умаляет ни героизма русского войска, ни заслуг его юного предводителя. Однако, отдавая им должное, мы все же должны стремиться к тому, чтобы увидеть события в их «тогдашнем» масштабе. Известно, что со временем пропорции часто искажаются: одни события вырастают в глазах потомков, становятся символами, другие, напротив, бледнеют и как бы уменьшаются в своем значении.

Из школьного учебника физики каждому известно явление резонанса. Когда внешние удары по частоте совпадают с внутренними колебаниями тела, происходит внезапное многократное увеличение их силы. Невская битва вызвала на Руси своего рода «психологический резонанс». Ее реальное значение умножалось на то напряженное ожидание добрых вестей, благих предзнаменований, [19] которое так характерно было для страны в первые, самые трагические десятилетия чужеземного ига.

Победа князя Александра Ярославича над шведами стала благодатной темой для светлого мифотворчества. Оно шло главным образом по двум направлениям: украшение всевозможными яркими подробностями личного подвига Александра и выявление таинственного символического смысла этой победы путем сопоставления ее с различными событиями, описанными в Библии. На первом направлении были созданы такие эпизоды, как встреча Александра с немецким рыцарем Андреашем, якобы приезжавшим в Новгород только для того, чтобы увидеть знаменитого русского князя; гордый вызов на бой, посланный шведским «королевичем» Александру в Новгород; единоборство Александра с ярлом Биргером. Все эти сюжеты, как показывает критический анализ источников, выполненный историком И. П. Шаскольским, имеют чисто литературное происхождение (70, 171).

Второе направление исторического осмысления Невской битвы - через призму библейских сказаний – необычайно ярко проявилось в «Житии Александра Невского». Автор жития, работавший в конце XIII в., сравнивает князя со многими знаменитыми героями Библии – самой популярной книги средневековья, главного источника всякого знания о мире в ту эпоху. С помощью Библии человек средневековья постигал причины событий, пытался заглянуть в будущее и понять таинственные пути Господни, управляющие миром.

Современники отметили и еще одно многозначительное обстоятельство: Александр разгромил «римлян» в день памяти крестителя Руси князя Владимира. Символизм мышления, свойственный той эпохе, заставлял видеть в этом совпадении особый, пророческий смысл.

Вернувшись в Новгород победителем, Александр вскоре узнал горькую истину: люди не прощают чужой славы. Невская победа привела к обострению его отношений с новгородским боярством. «Отцы города» опасались усиления князя, роста его популярности в народе. Источники умалчивают о подробностях конфликта. Однако результат его известен: через несколько месяцев после своей победы над шведами Александр покинул берега Волхова. Вместе с ним уехала его мать, старая княгиня Ростислава Мстиславна, и жена – княгиня Александра.

О жене Невского известно очень мало. В 1239 г. князь Ярослав женил сына на княжне Александре – дочери полоцкого князя Брячислава. Свадьба была сыграна как бы в «два действия» – вначале в Торопце, затем в Новгороде. Здесь, в Торопце, у истоков Западной Двины, княжил некогда дед Александра - Мстислав Удалой. Вероятно, Ярослав не случайно избрал именно Торопец местом бракосочетания сына: со временем Александр но примеру деда мог стать правителем этого беспокойного, но стратегически важного края. [20]

Замысел Ярослава оказался верным. Вскоре Торопец стал для Александра своего рода «точкой опоры» в борьбе с грабительскими набегами на русские земли литовских князей.

Брак Александра с дочерью полоцкого князя, как и большинство других княжеских браков в ту эпоху, был заключен «по расчету», с политическими целями. Дальновидный Ярослав явно готовил сына к деятельности в Северо-Западной Руси. Родство с полоцкими князьями позволяло ему стать своим в этих краях. Вместе с тем этот брак создавал и определенную личную заинтересованность Александра в борьбе с немецкой агрессией в Прибалтике. Именно полоцкие князья в XII в. собирали дань и строили крепости в низовьях Западной Двины – там, где теперь хозяйничали рыцари-меченосцы и католические епископы. Основание города-крепости Риги в 1201 г. закрыло для полоцких, да и вообще русских купцов свободный выход на Балтику через устье Западной Двины.

Отъезд Александра из Новгорода совпал с усилением немецкого наступления на Псков. Обосновавшись на территории современной Эстонии, крестоносцы попытались захватить и псковскую землю. В этом была своя логика: поддержка русских способствовала борьбе коренного населения Ливонии против немецкого и датского владычества. Внезапное появление русских войск в Эстонии – как, например, поход князя Ярослава Всеволодовича в 1234 г.– было постоянной угрозой для «Божьих дворян», как называли крестоносцев русские летописцы. Вторжение монголо-татар в Северо-Восточную Русь в 1237–1238 гг., разорение ими Южной Руси в 1239–1240 гг. подорвали военное могущество страны. Положение усложнялось извечной враждой между Новгородом и его «младшим братом» Псковом. Объединить их силы для борьбы с немцами было весьма трудным делом.

Уже в 1240 г. крестоносцы штурмом овладели Изборском – одним из древнейших русских городов. По преданию, именно здесь княжил брат знаменитого Рюрика – Трувор. Изборская крепость – одна из немногих каменных крепостей тогдашней Руси – была расположена всего лишь в 40 км к западу от Пскова. Возникла реальная угроза безопасности самого Пскова. Попытка отбить Изборск потерпела неудачу: 16 сентября 1240 г. подоспевшее из Пскова войско было разбито крестоносцами. Потеряв около 600 воинов, псковичи в беспорядке отступили (62, 333).

Вскоре немцы и помогавшие им в этом походе датчане подошли к стенам Пскова. Расположенный на высоком, хорошо укрепленном мысу между реками Великой и Псковой, город был для рыцарей «крепким орешком». Однако изменники из числа местной знати открыли ворота чужеземцам, пошли на сговор с ними. Оставив во Пскове двух своих наместников и небольшой гарнизон, крестоносцы вернулись в Эстонию. Их наступление на русские земли на этом не закончилось. Следующий удар был нанесен из района [21] реки Нарвы. Крестоносцы овладели многими селениями Вотской пятины – одной из пяти областей, на которые делилась вся территория Новгородской феодальной республики. Земли Вотской пятины лежали к северо-западу от Новгорода, доходя до Финского залива.

В погосте Копорье, расположенном в 11 верстах от берега моря, на холме, защищенном глубоким оврагом, немцы выстроили деревянную крепость. Закрепившись на побережье, рыцари вдоль реки Луги двинулись на юго-восток, к Новгороду. По пути они разоряли села и деревни, угоняли скот, захватывали пленных. Вскоре они приблизились к Новгороду на расстояние в 30–40 верст (14, 37).

Оказавшись перед лицом грозной опасности, новгородские бояре, забыв свою спесь, обратились к великому князю Владимирскому за помощью. Ярослав Всеволодович не хотел в столь тревожное время отпускать далеко от себя самого надежного из своих сыновей – Александра. Поэтому он поначалу послал в Новгород его брата – Андрея. Но задача оказалась ему явно не по плечу. Вскоре сам новгородский архиепископ Спиридон явился к Ярославу, требуя послать против немцев другого сына – Александра.

И вот вновь вступил Александр под гулкие своды новгородской Софии, где сверху, из купола, грозно взирал на людей Вседержитель; вновь поднялся князь на помост посреди вечевой площади, услышал с детства знакомый беспокойный гомон собравшейся толпы. Вероятно, Александр по-своему любил этих своенравных, мужественных людей, среди которых он вырос и возмужал, среди которых прожил он страшную зиму 1237–1238 гг., когда полчища Батыя стояли в какой-нибудь сотне верст от Новгорода...

Свой план войны с крестоносцами Александр построил на внезапности, стремительности ударов. Трудно удержаться от исторической параллели: в его искусстве побеждать было много такого, что пять веков спустя возродил в своих походах Суворов. Глубоко символично, что прах великого Суворова покоится в стенах обители, посвященной святому Александру Невскому.

Яростной и неожиданной атакой Александр овладел Копорьем. Построенная немцами крепость была разрушена по его приказу. Попавших в плен врагов князь отослал в Новгород: за них можно было получить выкуп или же обменять их на попавших в плен к немцам знатных новгородцев.

В результате похода на Копорье земли Вотской пятины были очищены от крестоносцев. Но это было далеко не все, что предстояло совершить Александру. Следующей, куда более сложной задачей было освобождение Пскова.

Опытный и прозорливый политик, князь Ярослав Всеволодович понимал, что захват немцами Пскова таит в себе опасность [22] не только для Новгорода, но и для всей Руси. С огромным трудом он собрал в суздальской земле «множество воинов» и отправил их под началом другого сына, Андрея, на помощь Александру.

Получив подкрепление, Александр выступил из Новгорода на Псков. Его воины перекрыли все дороги, ведущие к городу. Своим любимым приемом – внезапной атакой, «изгоном»,– Александр овладел городом. После этого, не теряя времени, он пошел на Изборск и дальше – «в землю Немецкую», т. е. на территорию современной Эстонии. Тем же путем (Новгород – Псков – Изборск – Юрьев) хаживали прежде и отец Александра Ярослав, и его дед Мстислав Удалой. Оба они возвращались из походов в эти края со славой и богатой добычей. Теперь настал час Александра...

Узнав о вторжении русских, епископ Дерпта спешно призвал на помощь рыцарское войско. Вскоре на холмистых берегах реки Эмбах раскинули свои походные шатры сотни «Божьих дворян». Каждый из них был облачен в длинный белый плащ с черным крестом на спине. Такова была одежда, предписанная самим римским папой рыцарям Тевтонского ордена. Впрочем, иные предпочитали донашивать привычное облачение упраздненного в 1237 г. Ордена меченосцев: тот же белый плащ, но с изображением красного меча и креста. Потерпев сокрушительное поражение от литовских князей в битве при Сауле, оставшиеся в живых меченосцы вынуждены были вступить в ряды рыцарей Тевтонского ордена, обосновавшегося в Пруссии (62, 327).

Вступив на земли, находившиеся под властью немцев, Александр по обычаю того времени распустил свои полки «в зажитья», т. е. предоставил им самостоятельно добывать себе пищу и трофеи. Один из таких русских отрядов наткнулся на рыцарское войско и был почти полностью уничтожен. Узнав об этом, князь собрал свои силы воедино и отвел их на три-четыре десятка верст к востоку – на самый берег Чудского озера. Рыцарское войско шло следом за ним. Вероятно, этот отход Александр совершил умышленно: в его сознании уже появилась дерзкая мысль – дать немцам сражение на льду. Именно так – на льду реки Эмбах – дал бой немцам и победил их в 1234 г. отец Александра. Несомненно, Ярослав рассказывал сыну об этом сражении и о том, как неуклюже держатся на льду закованные в броню с головы до ног немецкие рыцари.

Александру вполне удалось осуществить свой замысел. Утром 5 апреля 1242 г. его войско встретило врага, выстроившись на льду Чудского озера, «на Узмени, у Вороньего камня». Крестоносцы построились треугольником, острие которого было направлено на русских. На концах и по сторонам этого живого треугольника – «великой свиньи», по ироническому выражению русских летописцев [23],– встали закованные в латы конные рыцари, а внутри него двигались легковооруженные воины.

В составе рыцарского войска находились и отряды, состоявшие из представителей прибалтийских народностей – ливов и леттов.

Осыпав противника дождем стрел, воины Александра раздвинулись, пропуская «великую свинью», а затем яростно ударили по ее флангам. «И была сеча жестокая, и стоял треск от ломающихся копий и звон от ударов мечей, и казалось, что двинулось замерзшее озеро, и не было видно льда, ибо покрылось оно кровью»,– повествует неизвестный автор «Жития Александра Невского». Некоторые историки полагают, что в основе этого произведения лежит воинская повесть о подвигах князя, в которой подробно описаны были все его победы (70, 182).

Вскоре ослабевший к весне лед начал давать трещины. Кое-где, не выдержав тяжести людей и боевых коней, он стал проваливаться. Первыми шли ко дну самые знатные, богатые рыцари: их тяжелые доспехи весили по два-три пуда. Упав с коня, рыцарь, закованный в латы, уже не мог подняться без посторонней помощи. Русские цепляли его крючьями и волокли по льду, точно санки с железными полозьями.

Глядя на все это, Александр, вероятно, испытал радость охотника, в капкан которого попала крупная дичь: поставив свое войско «на Узмени», в районе горловины, соединяющей Чудское и Псковское озера, он учитывал и то, что именно здесь лед всегда бывает более тонким, чем на самих озерах. Для крестоносцев это было самое что ни на есть «гиблое место». Именно сюда он и завлек их своим притворным отступлением. Русские преследовали отступавших рыцарей «семь верст по озеру до Соболицкого берега» (14, 37). Победа Александра была полной. Около 500 немцев погибло в битве, а 50 знатных пленников он привел с собой во Псков, где встречен был колокольным звоном и всеобщим ликованием.

Значение этой победы Александра трудно переоценить. Вот что говорит о ней известный историк академик М. Н. Тихомиров: «В истории борьбы с немецкими завоевателями Ледовое побоище является величайшей датой. Эту битву можно сравнить только с Грюнвальдским разгромом тевтонских рыцарей в 1410 г. Борьба с немцами продолжалась и далее, но немцы никогда не могли уже нанести сколько-нибудь существенного вреда русским землям, а Псков оставался грозной твердыней, о которую разбивались все последующие нападения немцев» (62, 337).

Непосредственным результатом битвы на Чудском озере стало заключение договора между немцами и Псковом, согласно которому крестоносцы уходили из всех захваченных ими русских волостей и возвращали всех пленных. Со своей стороны, псковичи отпускали всех взятых Александром пленных немцев. [25]

Впрочем, эти переговоры, по-видимому, уже мало интересовали Невского. Сделав свое дело, он вернулся в Новгород, а оттуда поехал к отцу, в Северо-Восточную Русь. Причины его срочного отъезда источники не освещают. Однако, по некоторым сведениям, Александр в 1242 или 1243 г. должен был поехать на поклон к Батыю вместе с другими русскими князьями (14, 37).

И все же главной ареной деятельности его по-прежнему оставалась новгородская земля. В 1245 г. он успешно действовал против литовцев, нападавших на ее южные области. Поскольку литовцы еще не имели в ту пору сильной великокняжеской власти, Александру пришлось иметь дело лишь с относительно небольшими отрядами, совершавшими набеги с целью грабежа сельских волостей. Для такого бойца, как Александр, они не представляли много чести. Но оставлять безнаказанными их набеги – или, по выражению летописца, «пакости» – он не собирался.

Словно ястреб за мышами, Александр принялся охотиться за этими не в меру осмелевшими мелкими хищниками. Как-то раз он на протяжении одного рейда «победил семь ратей» литовских князьков. «И начали они с того времени бояться имени его»,– с удовлетворением заключает свой рассказ летописец (8, 435).

* * *

Слава отважного воина, которую стяжал Александр, защищая западные рубежи Руси, была лишь частью его заслуг перед Русью. Совершенно иначе, но не менее достойно он проявил себя как правитель обескровленной, разоренной татарами владимирской земли.

После кончины отца – вероятно, в начале 1247 г. – Александр и его младший брат Андрей отправились в ставку к Батыю. Во время этой поездки Батый проявил особый интерес к братьям Ярославичам, которым надлежало возглавить «русский улус».

Летописи не сохранили описаний приема русских князей в ханской ставке. Наши источники вообще до странности скупы на рассказы о жизни Орды. И все же в распоряжении историков есть два старинных повествования на эту тему. Автор первого из них – итальянец Джиованни дель Плано Карпини. В качестве посла римского папы Иннокентия IV он посетил Великого хана Гуюка в 1246 г. Второе сочинение о монголах принадлежит перу фламандца Гильома Рубрука. Монах из ордена миноритов, он был послан к монголам для проповеди христианства французским королем Людовиком IX в 1253 г.

Оба путешественника побывали в Монголии и благополучно вернулись в Западную Европу. Каждый из них написал подробные воспоминания об увиденном и услышанном в степях. Вот как описывает Гильом Рубрук свою встречу с Батыем. [26]

«...Когда увидел двор Бату, я оробел, потому что, собственно, дома его казались как бы каким-то большим городом, протянувшимся в длину и отовсюду окруженным народами на расстоянии трех или четырех лье (13,5–18 км). И как в Израильском народе каждый знал, с какой стороны скинии должен он раскидывать палатки, так и они знают, с какого бока двора должны они размещаться, когда они снимают свои дома с повозок. Отсюда двор, на их языке называется ордой, что значит середина, так как он всегда находится посередине их людей, за исключением того, что прямо к югу не помещается никто, так как с этой стороны отворяются ворота двора. Но справа и слева они располагаются, как хотят, насколько позволяет местность, лишь бы только не попасть прямо пред двором или напротив двора. Итак, нас отвели сперва к одному Саррацину (мусульманину.– Н. Б.), который не позаботился для нас ни о какой пище. На следующий день нас отвели ко двору, и Бату приказал раскинуть большую палатку, так как дом его не мог вместить столько мужчин и столько женщин, сколько их собралось. Наш проводник внушил нам, чтобы мы ничего не говорили, пока не прикажет Бату, а тогда говорили бы кратко... Затем он отвел нас к шатру, и мы получили внушение не касаться веревок палатки, которые они рассматривают как порог дома... Тогда нас провели до середины палатки и не просили оказать какое-либо уважение преклонением коленей, как обычно делают послы. Итак, мы стояли перед ним столько времени, во сколько можно произнести «Помилуй мя, Боже», и все пребывали в глубочайшем безмолвии. Сам же он сидел на длинном троне, широком, как ложе, и целиком позолоченном; на трон этот поднимались по трем ступеням; рядом с Бату сидела одна госпожа. Мужчины же сидели там и сям направо и налево от госпожи; то, чего женщины не могли заполнить на своей стороне, так как там были только жены Бату, заполнили мужчины. Скамья же с кумысом и большими золотыми и серебряными чашами, украшенными драгоценными камнями, стояла при входе в палатку. Итак, Бату внимательно осмотрел нас, а мы его... Лицо Бату было тогда покрыто красноватыми пятнами. Наконец он приказал нам говорить. Тогда наш проводник приказал нам преклонить колени и говорить. Я преклонил одно колено, как перед человеком. Тогда Бату сделал мне знак преклонить оба, что я и сделал, не желая спорить из-за этого. Тогда он приказал мне говорить...» (2, 119–120).

Мужественный Рубрук и перед самим Батыем держался с достоинством. Некоторые выражения в его речи показались хану дерзкими. Однако он. сдержал ярость и ответил иронической улыбкой. Придворные, внимательно следившие за выражением лица своего повелителя, поняли смысл этой улыбки и «начали хлопать в ладоши, осмеивая нас», вспоминает Рубрук. Переводчик посла, хорошо знавший, чем могут окончиться такие «аплодисменты», оцепенел от страха. Однако Батый позволил монаху закончить свою речь. «Тогда он приказал нам сесть и дать выпить молока; это они [27] считают очень важным, когда кто-нибудь пьет с ним кумыс в его доме. И так как я, сидя, смотрел в землю, то он приказал мне поднять лицо, желая еще больше рассмотреть нас или, может быть, от суеверия, потому что они считают за дурное знамение или признак, или за дурное предзнаменование, когда кто-нибудь сидит перед ними, наклонив лицо, как бы печальный, особенно если он опирается на руку щекой или подбородком. Затем мы вышли, и спустя немного к нам пришел наш проводник и, отведя нас в назначенное помещение, сказал мне: «Господин король просит, чтобы ты остался в этой земле (для проповеди христианства.– Н. Б.), а этого Бату не может сделать без ведома Мангу-хана (т. е. Великого хана в Монголии.– Н. Б.). Отсюда следует, чтобы ты и твой толмгч отправились к Мангу-хану; а твой товарищ и другой человек вернутся ко двору Сартаха (сына Батыя.– Н. Б.), ожидая там, пока ты не вернешься...» (2, 120).

Так принимал Батый посланника одного из самых могущественных монархов Европы. Но можно представить себе, сколь высокомерен был он с князьями «русского улуса», всецело зависевшими от его воли.

Не желая лишний раз вызывать гнев Великого хана своей самостоятельностью, Батый не стал решать вопроса о великом княжении Владимирском единолично. Он принял Ярославичей, беседовал с ними, но в итоге – как и в случае с Ярославом Всеволодовичем, а еще раньше – с Константином Ярославичем – отправил русских князей ко двору Великого хана для окончательной решения дела.

В 1247–1248 гг. Александру и Андрею пришлось совершить многомесячное путешествие по бескрайним пространствам Евразии. Перед ними открылся совершенно незнакомый для русского человека прекрасный и загадочный мир. Заснеженные горные вершины Тянь-Шаня, прозрачные стремительные реки Алтая, уходящие до самого горизонта холмистые равнины Монголии... На их пути встречались десятки больших и малых народов, каждый со своей речью и своими нарядами.

В ясную погоду воздух степей был так прозрачен и чист, что трудно было правильно определить расстояние: казалось, что до ближайшей гряды холмов не более 10 верст, а между тем не всегда удавалось достичь ее и за целый день пути. По ночам над головами путников сияли яркие и как будто совсем близкие звезды. Александр вглядывался в их расположение и с трудом узнавал знакомые с детства созвездия. Казалось, кто-то перемешал их могучей невидимой рукой.

Дикое, первозданное величие этого безлюдного мира, словно только что сотворенного Всевышним и еще теплого, дымящегося, невольно подавляло непривычного к таким картинам путника, заставляло почувствовать себя песчинкой на ладони Творца. Ощутил ли Александр это тоскливое, подобное страху [28] чувство собственной ничтожности посреди бескрайней, как Вселенная, Великой Степи? Дерзкий до самонадеянности, он в повседневной жизни неизменно следовал наставлению своего пращура, князя-философа Владимира Мономаха: «Смерти, дети, не боясь, ни войны, ни зверя, дело исполняйте мужеское, как вам Бог пошлет». Однако он был сыном трагического и потому истово-религиозного века. Всемогущество Творца, явленное в его деяниях и творениях, несомненно, повергало Александра в трепет. Впрочем, и сам великий Мономах не раз испытывал подобное чувство и учил детей благоговейному смирению: «Что такое человек, как подумаешь о нем?» «Велик ты, Господи, и чудны дела Твои; разум человеческий не может постигнуть чудеса Твои...»

День за днем Александр и его спутники продвигались все дальше и дальше на восток. Между провинциями и столицей монгольской империи была налажена система надежной связи, основой которой были постоялые дворы, находившиеся на расстоянии 60–70 верст один от другого. Именно такой путь мог преодолеть за день всадник, спешащий с вестью или иным делом ко двору Великого хана. Эти постоялые дворы монголы называли «ям». Здесь путник мог найти крышу над головой, скромную трапезу и корм для лошадей. Здесь же мог он разузнать дорогу до следующего яма или же нанять проводника.

Исправность ямской службы подкреплялась свирепым указом Великого хана Угедея: за малейшую оплошность ямщиков ожидала жестокая кара. Был определен перечень вещей, которые должны были быть в каждом яме. «И если впредь у кого окажется в недочете хоть коротенькая веревочка против установленного комплекта, тот поплатится одной губой, а у кого недостанет хоть спицы колесной, тот поплатится половиною носа» (5, 198).

Монгольские ханы и в середине XIII в., создав крупнейшую в истории человечества империю, по образу жизни и привычкам были близки к своим предкам – безвестным кочевникам из рода Борджигид. Они лишь изредка, главным образом зимой, жили в Каракоруме. Основное время Великий хан проводил в кочевой ставке – на коне или же в огромной, поставленной на повозку юрте, медленно передвигавшейся по степям вслед за табунами лошадей и отарами овец. Можно думать, что именно там, в кочевой ставке, принял хан Гуюк прибывших к нему князей из «русского улуса».

Уже само пребывание при дворе хана таило для русских большую опасность. Все здесь было проникнуто тайной и явной ненавистью одних «сильных людей» к другим. Не зная всех хитросплетений придворных интриг, Александр и Андрей легко могли попасть в ловушку, ненароком нажить себе влиятельных врагов.

Однако Великий хан Гуюк и его окружение проявили «милость» к Ярославичам: оба они были подобру-поздорову отпущены на Русь с ярлыками – особыми ханскими грамотами, дававшими [29] право на то или иное княжение. Однако хитроумные советники подсказали Гуюку коварное решение: старший из братьев, Александр, получил лишь киевский «стол», а младший, Андрей, был удостоен титула великого князя Владимирского. Это создавало напряженность в отношениях между братьями: Александр должен был чувствовать себя обделенным, так как по понятиям того времени владимирский «стол» был более значительным, чем киевский.

Как бы там ни было, Александр не стал жить в разоренном и обезлюдевшем Киеве и вскоре по возвращении на Русь отбыл в Новгород. Там он занялся привычными для него заботами Северо-Западной Руси.

В самом начале 50-х гг. Александр, находясь в Новгороде, вел переговоры с норвежским королем Хаконом. Их главной темой был намечавшийся брак старшего сына Александра, отрока Василия, и дочери Хакона Кристины. Этот брак, как и вообще дружба с норвежцами, укреплял позиции Александра в борьбе со Швецией.

В 1251 г. в Новгород прибыло ответное посольство короля Хакона. Вот что рассказывает об этом событии древняя скандинавская сага. «Прибыли они летом в Хольмгард (Новгород). И конунг (князь.– Н. Б.) принял их хорошо; и установили они тут же мир между своими данническими землями так, чтобы не нападали друг на друга ни кирьялы, ни финны; и продержалось с тех пор это соглашение недолго. В то время было немирье великое в Хольмгарде; напали татары на землю конунга Хольмгарда. И по этой причине не поминали больше о сватовстве том, которое велел начать конунг Хольмгарда. И после того как они (норвежские послы.– Н. Б.) исполнили порученное им дело, поехали они с востока обратно с почетными дарами, которые конунг Хольмгарда прислал Хакону конунгу» (53, 326).

«Нападение татар», о котором упоминает сага, отмечено и всеми русскими летописями. То была страшная «Неврюева рать», изменившая судьбу не только самого Александра и его детей, но и всей Северо-Восточной Руси. Рассказ об этом событии следует начать с небольшой предыстории.

Важнейший вопрос тогдашних междукняжеских отношений – кому из Ярославичей владеть каким «столом» - необычайно усложнялся тем, что при его решении можно было исходить из трех различных мнений на сей счет – Великого хана, хана Батыя и покойного великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича. Кроме того, существовало, разумеется, и личное мнение каждого из Ярославичей. Наконец, имел свой взгляд на дело и общий соперник Ярославичей – их дядя Святослав Всеволодович, княживший в Юрьеве-Польском. Строитель великолепного белокаменного собора, лично принимавший участие в его оформлении, этот князь-каменотес также не смог устоять перед демоном честолюбия и вступил в борьбу за великое княжение Владимирское. [30]

Все это до такой степени запутывало и обостряло ситуацию, что каждый день можно было ожидать вспышки междоусобной войны или же карательного татарского набега. Понимая это, Александр поступил в высшей степени благоразумно: он уехал в Новгород и тем самым на время «вышел из игры».

Но и на берегах Волхова Александр внимательно следил за событиями в Северо-Восточной Руси. Он видел: там происходят перемены, которые могут иметь трагические последствия для десятков тысяч русских людей.

Вернувшись из Монголии, Андрей, ссылаясь на волю Великого хана, подтвержденную согласием Батыя, прогнал из Владимира своего дядю Святослава Всеволодовича и занял великокняжеский «стол». Ему пришла мысль укрепить свое положение, женившись на дочери самого могущественного в те годы князя Юго-Западной Руси – знаменитого Даниила Галицкого.

Этот брак противоречил церковным канонам. Андрей и его невеста, имя которой источники не сохранили, состояли в близком родстве: их матери были родными сестрами. Однако в 1250 г. сам митрополит Кирилл обвенчал Андрея с юной Даниловной. Свадьба состоялась во Владимире-на-Клязьме. Летописец отмечает, что празднества прошли очень весело. Однако был ли на них Александр – неизвестно.

Едва ли Александр был доволен тем, что брат его сблизился с Даниилом. Он понимал, что свадьба Андрея – звено в цепи дипломатических ходов, предпринятых многоопытным галицким князем после его поездки к Батыю в 1245 г. (51, 235). Даниил не мог примириться с зависимостью от татар, которые не только требовали дани, но и постоянно грабили окраины его владений. Гордый наследник Романа Галицкого не мог забыть унижения, которое ему пришлось пережить во время встречи с Батыем. Но воевать с татарами в одиночку было делом явно безнадежным из-за их многократного численного превосходства. И потому Даниил исподволь начал искать союзников для будущей войны с «Несокрушимым».

Через своего печатника – т. е. главу княжеской канцелярии – Даниил вел переговоры о женитьбе сына на дочери венгерского короля Белы IV. Вскоре тот же печатник Кирилл благодаря поддержке Даниила был утвержден патриархом на престоле митрополита Киевского.

Вскоре после 1250 г. Кирилл приехал в Новгород, где встретился с Александром Ярославичем. Вероятно, митрополит надеялся вовлечь и его в намечавшийся антиордынский союз. Однако достичь этого ему не удалось. И дело было не только в том, что Даниил уже давно стремился овладеть Киевом, который татары передали под власть Александра. Корни разногласий между двумя выдающимися полководцами лежали гораздо глубже.

Оба они – Даниил и Александр – мечтали о возрождении могущественной, независимой Руси. Однако условия, в которых им [31] приходилось действовать, а вместе с ними и пути, которыми они пытались достичь своей цели, были совершенно различны.

Александр, проехав из конца в конец империю потомков Чингисхана, воочию убедился в могуществе степных владык. Он понял, что Русь не сможет собрать достаточно сил, чтобы отразить новое нашествие. Александр не разделял надежд Даниила на помощь с запада, от римского папы и католических государей соседних с Русью стран. Своей главной задачей он считал предотвращение любого конфликта между Русью и монголо-татарами.

В 1252 г. на Северо-Восточную Русь обрушилась посланная Батыем карательная «Неврюева рать».

Что вызвало гнев «Несокрушимого»? Узнал ли он о тайных замыслах Андрея и Даниила? Или же этот поход был результатом прихода к власти в 1251 г. нового Великого хана – близкого с Батыем Менгу? Можно думать, что оба предположения содержат долю истины. Главная цель нашествия состояла в том, чтобы запугать русских, сломить их волю к сопротивлению.

В «Истории» Татищева есть уникальное сообщение, взятое, вероятно, из какой-то не дошедшей до нас летописи: Александр донес сыну Батыя Сартаку о том, что Андрей утаивает часть собранной для татар дани. Следствием этого доноса и стала «Неврюева рать» (61, 40).

Известие Татищева ложится темным пятном на безупречную репутацию святого, омрачает светлый образ «заступника Руси». В его достоверности можно сомневаться: летописи полны злословий и наветов. У такого человека, как Александр, несомненно, было много врагов, желавших очернить его перед потомством. Впрочем, мы не особенно настаиваем на этих оправданиях. Задача историка существенно отличается от задачи агиографа (составителя жития святого). Даже беглое знакомство с прошлым свидетельствует о том, что нравственные падения – неизбежная расплата за власть над людьми. Однако прежде чем выносить приговор, следует обратить внимание на то, как использовалась купленная дорогой ценой власть. Что же касается князя Александра; то здесь уместно будет вспомнить и другое известие Татищева. По его сведениям, вернувшийся на Русь в 1256 г. князь Андрей был принят старшим братом «с любовию». Александр выхлопотал у татар прощение для Андрея, а позднее передал ему в удел Суздаль (61, 42). Впрочем, все это еще впереди. А пока – черной тучей надвинулась на русские города и села многотысячная «Неврюева рать»...

Узнав о приближении ордынского войска, Андрей бежал из Владимира на северо-запад. Близ Переяславля-Залесского 24 июля 1252 г. произошло сражение между дружиной Андрея и посланным вдогонку за ним татарским отрядом. Князь был разбит и едва успел ускользнуть из рук победителей. Он пытался [32] найти убежище в Новгороде или Пскове, но везде встретил холодный прием. Никто в Северо-Западной Руси не хотел навлечь на себя гнев всемогущего Батыя. В конце концов Андрей со своей княгиней вынужден был бежать в Швецию.

Изгнав Андрея из Владимира, Батый решил заменить его Александром. Он получил в Орде великокняжеский ярлык, а вместе с ним право старшинства среди русских князей и обширные территории, входившие в состав великого княжения Владимирского. Вскоре он уже въезжал в разоренную татарами столицу Северо-Восточной Руси. У древних Золотых ворот, построенных еще Андреем Боголюбским, Александра встречало с крестами и хоругвями все уцелевшее после погрома местное духовенство во главе с митрополитом Кириллом.

Нашествие принесло горе не только простонародью. От него пострадала и знать. Один из младших братьев Александра – Ярослав, в будущем родоначальник династии тверских князей,– во время нашествия потерял семью. Сам он успел уйти от татар. Но его княгиня с малолетними детьми попала к ним в руки. В плену она держалась столь гордо и вызывающе, что татары в ярости убили ее, а детей увели с собой в степь, надеясь получить за них большой выкуп.

Взойдя на великое княжение, Александр «церкви отстроил и людей собрал» (8, 437). Постепенно Владимирская Русь стала залечивать раны, нанесенные ей «Неврюевой ратью».

На период пребывания Александра на великом княжении Владимирском приходится упорядочение системы монгольского владычества над Русью – перепись 1257–1259 гг. Исходя из этого, некоторые историки изображают его чуть ли не главным виновником установления ига, задушевным другом Батыя и Сартака. По мнению современного американского историка Д. Феннела, книга которого издана и в нашей стране, получение Александром великого княжения «знаменовало... начало новой эпохи подчинения Руси татарскому государству... Так называемое татарское иго началось не столько во время нашествия Батыя на Русь, сколько с того момента, как Александр предал своих братьев» (64, 148–149).

Особое значение придавал восточной политике Александра Невского и создатель оригинальной концепции древней истории Евразии историк Л. Н. Гумилев. Он считал, что Русь в 40-е гг. XIII в. была не в состоянии отразить натиск западных соседей. «Ее ожидала судьба Византии, захваченной в 1204 г. крестоносцами и разграбленной до нитки. Организованные рыцарские армии, с латной конницей и арбалетчиками, настолько превосходили раздробленные дружины русских князей, что выиграть можно было одну-другую битву, но не длительную войну. А такая война была неизбежна, потому что папа объявил крестовый поход против православия.

В этих обстоятельствах князь Владимирский Ярослав в 1243 г. [33] собрал съезд князей и предложил им признать «казна» царем и заключить союз с главой рода Борджигидов – Батыем. Это признание ни к чему не обязывало – Ярослав просто вышел из войны, которую объявил монголам в 1245 г. на Лионском соборе папа Иннокентий IV. Сын Ярослава, Александр Невский, достиг большего, заключив с ханом Берке оборонительный союз. Крестовый поход на Русь не состоялся. Так Русская земля вошла в состав улуса Джучиева, не потеряв автономии и без ущерба для культуры, унаследованной от Византии» (33, 615).

Построения Л. Н. Гумилева весьма спорны. Характер отношений между Русью и Ордой в XIII в. определяли все же не побежденные, а победители. Кроме того, Русь доказала свою способность без чужой помощи остановить натиск «римлян» в битвах на Неве, Чудском озере и под Ярославом в 1245 г.

Впрочем, здесь уместно будет вспомнить суждение академика Д. С. Лихачева в предисловии к книге Гумилева: «Спорить с Л. Н. Гумилевым по частностям мне не хочется: в его концепции все они имеют подчиненный характер. Л. Н. Гумилев строит широкую картину, и ее нужно принимать или не принимать как целое» (33, 7).

К этому можно добавить лишь то, что книга Л. Н. Гумилева имеет одно неоспоримое достоинство: она наглядно свидетельствует о крайней скудности наших знаний относительно раннего периода русской истории. Бедность источников делает любые обобщающие построения в этой области преимущественно предметом веры.

Что касается Александра Невского, то он в своем стремлении наладить мирные отношения с Ордой не был ни предателем интересов Руси, ни ее «добрым гением», «спасителем». Князь действовал так, как подсказывал ему здравый смысл. Опытный политик суздальско-новгородской школы, он умел видеть грань между возможным и невозможным. Подчиняясь обстоятельствам, лавируя среди них, он шел по пути наименьшего зла. Он был прежде всего хорошим хозяином и более всего заботился о благополучии своей земли.

Заметим, что применительно к людям столь далекой от нас эпохи можно лишь с большой осторожностью использовать такие понятия нового времени, как «патриотизм», «благо Отечества». В них вкладывали тогда очень много собственнического начала. Они были сугубо конкретны, осязаемы. В основе всего лежало ощущение земли как наивысшей ценности. Особые отношения с «матушкой сырой землей» были, конечно, у крестьян. Но и князья, не пускаясь в рассуждения, испытывали острую, почти плотскую любовь к своей земле, вотчине – достоянию их отцов и дедов. Разорение вотчины причиняло им невыносимые страдания.

В 1254 г. вспыхнул конфликт между Александром и его младшим братом Ярославом. О причинах ссоры летописи не сообщают. Тверской князь с боярами бежал в новгородские земли. Поначалу он обосновался в Ладоге, затем перебрался [34] во Псков. В следующем году новгородцы изгнали сидевшего у них на княжении сына Александра – отрока Василия, а на его место приняли Ярослава.

События приобретали весьма опасный для Александра оборот. Признание в Новгороде было для него не только вопросом престижа. Оно давало и весьма ощутимые материальные блага. Помимо содержания, которое получал князь от новгородского правительства, он имел здесь и иные статьи дохода: судебные пошлины, всякого рода дары и подношения от бояр. Наконец, князь через своих доверенных лиц, вероятно, принимал участие в торговле на Балтике и в различных лесных промыслах на новгородском Севере.

Потеряв новгородский «стол», Александр лишился бы и значительной части своих доходов. А между тем именно деньги – как в чистом виде («серебро»), так и в виде пушнины или иных ценимых в Орде товаров – решали судьбу князя в ханской ставке. Хан, его жены и дети, его приближенные – все ожидали и даже требовали от русского князя щедрых подарков. Скупость здесь была губительна: ярлык на княжение получал лишь тот, кто мог щедро заплатить за него.

Все это и заставило Александра, узнав о новгородской «измене», немедленно взяться за меч. Как всегда, он действовал стремительно и напористо. Вместе с сыном Василием и двоюродным братом Дмитрием Святославичем Александр занял Торжок – южные ворота новгородской земли. Вскоре он уже стоял у стен самого Новгорода.

Ярослав не решился выступить против брата и бежал из города. Ожесточенная борьба боярских кланов, в которой приняли участие и рядовые новгородцы, завершилась победой сторонников Александра. Новгород без боя открыл ворота перед ним, вновь признал его власть.

Между тем события в Орде – смерть Батыя, приход к власти Сартака – заставили Александра покинуть Новгород. Он должен был ехать вместе с другими князьями на поклон к новому хану. Но именно в этот момент он получил тревожные вести, которые заставили князя вновь вернуться на берега Волхова.

Весной 1256 г. шведские корабли вошли в устье реки Нарвы, отделявшей новгородские земли от датских владений на севере Эстонии. Вторжение шведов было поддержано войском крупнейшего феодала северо-восточной Эстонии Дитриха фон Кивеля. Главной целью похода был захват новгородских земель и постройка крепости в устье реки Нарвы. В случае успеха этого замысла пути русской балтийской торговли оказывались под угрозой.

Новгородское правительство спешно собрало ополчение и направило его к Нарве. Александр с дружиной выступил из Владимира на помощь новгородцам. В Орду он отправил лишь щедрые дары и грамоты с извинениями за свое вынужденное отсутствие. [35]

Новое шведское вторжение закончилось столь же бесславно, как и поход 1240 г. На сей раз дело даже не дошло до битвы. Узнав о приближении новгородского войска и выступлении в поход великого князя Владимирского, шведы вместе с отрядом Дитриха фон Кивеля спешно покинули Русскую землю. Недостроенная крепость на правом, новгородском берегу Нарвы была брошена на произвол судьбы (70, 214).

Весть о бегстве шведов, конечно, обрадовала Александра. Однако он понимал, что должен вернуться во Владимир с каким-то военным успехом. Иначе ему трудно будет оправдать свой отказ от поездки в Орду. К тому же и войско, собранное для войны со шведами, рвалось в бой.

И тогда Александр задумал смелый набег на территорию современной юго-восточной Финляндии, в землю финского племени тавастов (еми). Еще в 1227 г. отец Александра Ярослав утвердил в землях еми русское влияние. Однако в конце 40-х гг. XIII вв. шведы подчинили себе эти края. Тавасты тяготились шведским присутствием и при появлении русских готовы были восстать против них.

Поход в землю еми с военной точки зрения был задуман и осуществлен блестяще. Вновь главным условием успеха Александр поставил внезапность, стремительность и скрытность передвижения. Во главе суздальско-новгородского войска он выступил из Новгорода к погосту Копорье на берегу Финского залива. Казалось, князь готовится нанести ответный удар по датским владениям в северо-восточной Эстонии. Однако из Копорья Александр повернул совсем в другую сторону – на север. По льду Финского залива русские перешли на Карельский перешеек и двинулись по заснеженным лесам – несомненно, на лыжах – в землю еми.

Зимний поход оказался настолько тяжелым, что часть воинов Александра – в первую очередь новгородцы – отказались следовать за ним и из Копорья повернули обратно. Но оставшиеся достигли цели. Шведские гарнизоны в земле еми были застигнуты врасплох и уничтожены. Те, кто ускользнул от русских, были схвачены самим местным населением. Со славой и трофеями Александр возвратился в Новгород. Теперь князь имел средства почтить нового хана и оправдать свое отсутствие на торжествах по случаю его прихода к власти. Оставив в Новгороде своего сына Василия, он вернулся во Владимир, а оттуда в 1257 г. отбыл наконец в Орду.

Зимний поход Александра на емь имел не только военное, но и политическое значение. Он наглядно показал шведским правителям, что русские способны совершать неожиданные, глубокие рейды в центральные районы Финляндии, выходя к Ботническому заливу. Для укрепления шведского владычества в этом крае требовались крупные силы. Завоевание Карелии становилось явно нереальным. Поход научил шведов осторожности: вплоть до [36] начала 90-х гг. XIII в. они не пытались вновь испытывать прочность русских рубежей.

Вся жизнь Невского прошла в постоянном движении. От природы наделенный кипучей энергией, он не знал ни минуты покоя. Едва успевал он управиться с одним делом, как тут же принимался за другое. Судьба словно испытывала Александра, бросая с севера на юг и с запада на восток. После трескучих морозов финских лесов его ожидал палящий зной выгоревших от солнца степей Нижней Волги. Летом 1257 г. Александр вместе с братом Андреем и ростовским князем Борисом Васильковичем отправился на поклон к всесильному Улавчию – приближенному хана Берке (брату Батыя, пришедшему к власти после внезапной смерти Сартака), которому поручено было ведать делами Руси.

Князья вернулись на Русь с тревожной вестью: «поганые» решили провести перепись всего населения страны, определить точные размеры дани.

Великий хан Менгу (1251 –1259) решил пресечь злоупотребления в финансовых делах, а также упорядочить призыв в монгольскую имперскую армию воинов из покоренных народов. С этой целью в 1250-е гг. была проведена перепись населения «улуса Джучи». Все взрослое мужское население было разделено на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч (тумены), что позволяло в случае необходимости быстро провести полную или частичную мобилизацию.

В южных районах (Северный Кавказ) перепись началась в 1254 г. Однако из-за недостатка опытных в этом деле людей, глухого сопротивления местного населения и смены ханов в Сарае дело затянулось. Лишь в 1259 г. удалось провести перепись на крайнем севере «улуса Джучи» – в новгородской земле.

Хан Менгу внимательно следил за ходом переписи в русских землях. В 1253 г. он поручил руководство этим делом некоему Бицик-Берке – своему доверенному лицу. Позднее, в 1257 г., хан назначил верховным сборщиком налогов на Руси своего родственника Китата (67, 199).

Имперские чиновники проводили перепись при содействии нового правителя «улуса Джучи» – хана Берке, а также самих русских князей, и в первую очередь великого князя Владимирского. Вот как рассказывает об этих событиях летописец: «В лето 1257 зимою приехали татарские численники и пересчитали всю землю Суздальскую, и Рязанскую, и Муромскую, и поставили десятников, сотников, тысячников и темников, и поехали в Орду. Не пересчитали только игуменов, и чернецов, и попов, и клирошан тех, кто зрит на святую Богородицу» (25, 95).

Но если в Северо-Восточной Руси Александру удалось провести перепись без особых осложнений и конфликтов, то совсем иначе сложилась обстановка в новгородской земле. Здесь не испытали татарского погрома, не видели воочию страшной [39] лавины с воем несущейся вперед ордынской конницы. И потому новгородцев куда труднее было заставить принять у себя ханских чиновников-переписчиков.

«В лето 1257 пришла в Новгород весть из Руси злая, что хотят татары тамги и десятины от Новгорода. И волновались люди все лето. А зимой новгородцы убили Михалка-посадника. Если бы кто сделал другому добро, то добро бы и было, а кто копает под другим яму, сам в нее ввалится.

В ту же зиму приехали послы татарские с Александром и начали послы просить десятины и тамги. И не согласились на то новгородцы, но дали дары для царя Батыя и отпустили послов с миром» (25, 96).

Понимая, что строптивость новгородцев может вызвать ханский гнев и новое нашествие на Русь, Александр в 1258 г. вновь отправился в Орду. Вместе с ним поехали к Улавчию братья – Андрей и Ярослав – и князь Борис Ростовский.

Но как ни щедры были русские князья на дары и лесть ханским вельможам, решение Великого хана о проведении переписи по всей Руси оставалось в силе. Князья только-только вернулись из Орды, а вслед за ними пожаловали во Владимир и ханские «численники» для переписи новгородской земли.

Александр знал, что на сей раз именно он – как великий князь Владимирский – непременно должен заставить новгородцев смириться с переписью. В то же время князь не хотел доводить дело до вооруженного столкновения с новгородцами, проливать русскую кровь. Да и мог ли он навести татарскую рать на Новгород – город, с которым связана была вся его жизнь?

Задача, стоявшая пред Александром как полководцем и политиком, была крайне сложной: гордые новгородцы поклялись скорее умереть, чем признать над собой власть «поганых». Казалось, ничто не может подорвать их решимость. Однако князь хорошо знал этих людей – столь же храбрых, сколь и легкомысленных, впечатлительных. Скорые на слово, новгородцы были по-крестьянски неторопливы на дело. К тому же их решимость сражаться отнюдь не была единодушной. «Вятшие люди» – бояре, купцы, зажиточные ремесленники – хотя и не решались открыто призывать к благоразумию, но в душе готовы были откупиться от татар.

В начавшейся бескровной или, выражаясь современным языком, «психологической» войне с новгородцами Александр решил прибегнуть к средству, которое точнее всего было бы в данном случае определить как военную хитрость. В Новгород был послан некий Михаило Пинешинич – новгородец, преданный Александру. Он уверил земляков, будто на них уже послано татарское войско. Оно стоит во владимирской земле и в любой момент готово двинуться на Новгород.

Это известие произвело на новгородцев очень сильное впечатление. Перед лицом страшной опасности они дрогнули, вновь [40] обрели здравый смысл и согласились принять татарских «численников».

Зная изменчивость настроений новгородцев, Александр поспешил закрепить достигнутый успех. Он не только сам прибыл в Новгород вместе с «численниками», но и привел с собой сильнейших князей Северо-Восточной Руси – своих братьев Андрея Суздальского и Ярослава Тверского, а также Бориса Ростовского. Все они, разумеется, явились на берега Волхова в сопровождении многочисленных дружин. Обо всем этом, а также о завершении переписи лаконично и выразительно повествует новгородский летописец.

«В лето 1259 зимою приехал с Низа (т. е. из Владимирской земли.– Н. Б.) Михаилo Пинешинич со лживым посольством, говоря так: «Соглашайтесь на число, не то полки татарские уже на Низовской земле». И согласились новгородцы на число. В ту же зиму приехали окаянные татары сыроядцы Беркай и Касачик с женами своими и иных много. И был мятеж велик в Новгороде. И по волости много зла учинили, когда брали тамгу окаянным татарам. И стали окаянные бояться смерти и сказали Александру: «Дай нам сторожей, чтобы не перебили нас». И повелел князь сыну посадникову и всем детям боярским стеречь их по ночам.

И говорили татары: «Дайте нам число, или мы уйдем прочь». Чернь не хотела дать числа, но сказала: «Умрем честно за святую Софию, за дома ангельские».

Тогда раздвоились люди: кто добрый, тот стоял за святую Софию и за православную веру. И пошли вятшие против меньших на вече и велели им согласиться на число. Окаянные татары придумали злое дело, как ударить на город – одним на ту сторону, а другим – озером на эту. Но возбранила им, видимо, сила Христова, и не посмели.

Испугавшись, новгородцы стали переправляться на одну сторону к святой Софии, говоря: «Положим головы свои у святой Софии».

А наутро съехал князь с Городища, и окаянные татары с ним. И по совету злых согласились новгородцы на число, ибо делали бояре себе легко, а меньшим зло. И начали ездить окаянные татары по улицам и переписывать домы христианские. Взяв число, уехали окаянные, а князь Александр поехал после, посадив сына своего Дмитрия на столе» (25, 96–97).

Летописец явно сочувствует тем, кто готов был положить голову за честь «Господина Великого Новгорода». Действительно, настроения новгородцев не могут не вызывать сочувствия. Но значит ли это, что Александр Невский действовал в данном случае вопреки интересам Руси? Отнюдь нет. Князь «любил» ордынцев не более, чем восставшие против «численников» горожане. Но [41] он был правитель – и потому не мог поступать как все. Гордость и мужество – эти коренные свойства натуры Александра – толкали его на путь мятежа. Однако, став кормчим Руси, он потерял право быть самим собой.

«...Добродетели государя, противные силе, безопасности, спокойствию Государства, не суть добродетели»,– заметил Карамзин (39, 108). В этом суждении историка открывается вечное, непримиримое противоречие власти и совести, правды земной и правды небесной. Вся религиозно-этическая мысль Древней Руси вращалась вокруг этого печального парадокса. И даже такой человек дела, как Александр, не мог не думать о нем. Случайно ли, что жизнь свою он окончил монахом? То было явное, хотя и запоздалое, покаяние...

Заставляя новгородцев согласиться на уплату ордынской дани, Александр тем самым спасал новгородскую землю от погрома, подобного тому, что испытала Северо-Восточная Русь в 1237–1238 и 1252 гг. Для достижения этой благородной цели князь привлек весь свой опыт обхождения с новгородцами. Он использовал самые различные приемы воздействия на боевой дух противника – впечатляющие демонстрации военной силы, распускание панических слухов, разжигание внутренних противоречий и привлечение на свою сторону влиятельных лиц из вражеского стана. Вероятно, не обошлось и без тайной дипломатии – подкупа, посулов, интриг. Все шло в ход для умиротворения мятущегося города.

И наконец Александр одержал победу – быть может, не менее трудную, чем победа над шведами или немцами. Новгород принял на себя ордынскую дань и выплачивал ее вместе с другими русскими землями вплоть до освобождения страны от чужеземного ига.

Летописец с возмущением отмечает, что новгородские бояре, перешедшие на сторону князя, постарались переложить основную тяжесть ордынской дани на плечи «меньших», т. е. простонародья. Князю пришлось закрыть глаза на эту несправедливость: мог ли он в критическую минуту выступить против своих союзников-бояр? Да и по самому своему положению Александр, конечно, был ближе к новгородской знати, «вятшим», нежели к «меньшим». Он, вероятно, и не представлял мир иначе, как разделенным на «больших» и «меньших», богатых и бедных. Таким создал мир Всевышний. И могут ли люди усомниться в мудрости его замысла?

Здесь мы предлагаем читателю отвлечься на время от внешних событий биографии Александра Невского и попытаться увидеть его живым человеком, понять его отношение к происходившим событиям. [42]

* * *

Как часто историкам приходится сожалеть о том, что вещи не могут видеть, слышать, помнить и говорить! Многое могла бы рассказать об Александре Невском знаменитая икона Федоровской Богоматери. Согласно церковному преданию, она была его любимой молельной иконой. Ей доверял он самые сокровенные свои радости и горести. Удивительна судьба этого древнего образа. Кажется, это единственная из великих русских чудотворных икон, оставшаяся в распоряжении верующих. Ее «сродницы» – Владимирская, Казанская, Смоленская, Тихвинская, Курская, Толгская – сгинули в недавнее лихолетье или стали украшением музейных витрин. И лишь одна Федоровская, почерневшая от времени и неудачных «реставраций», и доныне посылает луч надежды молящимся ей в старинной костромской церкви Воскресения на Дебре.

Но вещи – даже столь одухотворенные, как эта! – обречены на вечную немоту. Погруженная в золотистое сияние свечей и лампад Федоровская по-прежнему остается таинственно безмолвной. В ее пугающей черноте словно сквозит непроглядный мрак минувшего...

Как понимал Александр окружающий мир и свое место среди людей? В чем видел он свое призвание? Дошедшие до нас письменные источники той эпохи не позволяют дать сколько-нибудь детальный ответ, на эти вопросы. Однако некоторые черты все же угадываются. О многом говорит, например, засвидетельствованная летописями близость Александра с митрополитом Кириллом (1246–1280).

В истории русской церкви Кирилл занимает особое место. Со времен крещения Руси константинопольский патриарх избирал кандидатов на кафедру киевских митрополитов только из числа своих придворных клириков, греков по происхождению. Византийцы очень ценили эту привилегию и не утверждали на митрополию тех кандидатов (русских по происхождению), которых выдвигали русские князья.

Кирилл стал первым русским, утвержденным константинопольским патриархом на киевской митрополии. Его успех был обусловлен целым рядом обстоятельств политического характера – поддержкой могущественного князя Даниила Галицкого, бедственным положением самого патриарха, вынужденного переехать из захваченного «латинянами» Константинополя в провинциальную Никею, а также установлением монгольского владычества на Руси. Однако не последнюю роль в решении патриарха сыграли, по-видимому, и личные качества Кирилла. Это был человек широко образованный, умный, способный энергично отстаивать интересы православия в эту тяжелую для него пору.

По убедительному предположению исследователей древнерусской литературы, именно митрополит Кирилл был заказчиком [43] «Жития Александра Невского» (47, 220). Его представления о заслугах князя и значении его деятельности определили идейную направленность произведения.

В соответствии с Божьим промыслом весь жизненный путь князя определялся одной целью – защитой русского православия от угрозы со стороны католичества. Для русского человека той эпохи идея «латинской угрозы» отнюдь не была книжной, умозрительной. Напротив, она явно «носилась в воздухе». Не забудем, что весь XIII в. прошел под знаком военно-политического наступления «латинян». В 1204 г. крестоносцы захватили Константинополь. На Руси все понимали, что совершилось историческое событие – одно из тех, в которых приоткрывается таинственный Божий промысел о всем человечестве. Многие русские летописи включили в свой текст обширную «Повесть о взятии Царьграда». Ее автор – безымянный русский путешественник, очевидец событий – заканчивает свое произведение горькими словами, звучащими как предупреждение соотечественникам: «Вот так и погибло царство богохранимого города Константинова и земля Греческая из-за распрей цесарей, и владеют землей той фряги» (8, 113).

Если на юге натиск крестоносцев был остановлен уже в 1205 г., когда болгарский царь Калоян нанес им тяжелое поражение в битве под Адрианополем, то на севере решить эту задачу оказалось значительно сложнее. «Латиняне» – шведы и немцы – сумели подчинить себе обширные территории, населенные преимущественно «язычниками», а затем вторглись на территорию православной Руси. Лишь победы Александра Невского в 40-е и 50-е гг. XIII в. остановили «латинян». В сознании современников, да и его самого, они неизбежно должны были иметь не только военное, но и религиозное значение.

Правильно понять значение, которое придавали современники Александра Невского «латинской» теме, можно, лишь учитывая и то, что во второй половине XIII в. католические миссионеры активно действовали и на территории собственно Орды. В начале XIV в. здесь существовало 12 францисканских монастырей.

В то время как Александр с мечом в руках защищал Русь и православие от «римлян», его знаменитый современник князь Даниил Галицкий в 1253 г. принял королевскую корону из рук папского легата и тем самым добровольно признал над собой духовную власть «престола святого Петра». С точки зрения интересов православия это было явное предательство. Именно поэтому митрополит Кирилл после 1253 г., насколько известно, прекратил всякие связи со своим былым покровителем. Напротив, его дружба с Невским простиралась до того, что в 1256 г. он даже сам отправился вместе с князем в поход на «латинян», придавая тем самым всему делу характер «священной войны».

Несомненно, Кирилл всячески поддерживал религиозный энтузиазм Александра, убеждал его в богоугодности борьбы с «римлянами». [44] После кончины князя митрополит воплотил свой взгляд на него как на Божьего избранника в «Житии Александра».

Создание жития было необходимым условием причисления к лику святых. Именно эту цель ставил перед собой Кирилл. И если он не смог добиться признания его святости в масштабах всей Руси, то во Владимире-на-Клязьме Александра чтили как святого уже вскоре после кончины.

Составлением жития и прославлением Александра как святого митрополит не только чтил память своего друга и единомышленника. Всем этим Кирилл как бы призывал и других князей следовать примеру Александра – мужественно сражаться против «римлян» и в награду получить по кончине венец святости.

В то время как борьба с наступлением «римлян» поощрялась церковью как дело необходимое и «богоугодное», любое восстание против власти Орды рассматривалось ею как «богоборчество». Такая позиция церкви определялась многими причинами. Вероятно, определенную роль сыграло то, что монголо-татары во всех завоеванных ими странах – в том числе и на Руси – освобождали священнослужителей от податей и повинностей. Таков был завет самого «Потрясателя Вселенной» – прозорливого Чингисхана.

И все же основные причины «примиренческого» отношения русской церкви к монголо-татарам отнюдь не в этом. Было бы неверно думать, что наше духовенство «продалось» чужеземцам и за дарованные ему льготы верой и правдой служило «поганым», призывая народ к покорности. Такой взгляд, восходящий ко временам «воинствующих безбожников», порой еще встречается в научной и научно-популярной литературе.

В действительности позиция церкви объяснялась прежде всего самой реальностью тогдашней Руси. Призыв к восстанию против власти Орды в тех условиях был равносилен призыву к массовому самоубийству. Иное дело – борьба против «римлян». Жизнь показала, что остановить и разгромить этого врага вполне возможно. Необходимо лишь единомыслие князей, всеобщее единение во имя «святого дела».

Борьба против Орды не только в практическом, но и в «теоретическом» плане означала нечто совсем иное, чем борьба с «римлянами». Крестоносцев послал на Русь и другие православные страны не Бог, а человек – римский первосвященник, возомнивший себя «земным богом». Сражаясь с ними, русские могли надеяться на поддержку Небесных сил. Для людей той эпохи даже надежда на это значила немало.

Совершенно иначе понимали тогда владычество Орды. Нашествие неведомых, живущих «на краю земли» народов неоднократно описано в Библии. Ветхозаветные пророки Исайя, Иеремия, Иезекииль говорили об этом так, словно они были очевидцами батыевщины. Не менее яркие описания нашествия и чужеземного ига давала и самая популярная из ветхозаветных книг – Псалтирь: [45]

«Боже! язычники пришли в наследие Твое, осквернили святый храм Твой, Иерусалим превратили в развалины; трупы рабов Твоих отдали на съедение птицам небесным, тела святых Твоих – зверям земным; пролили кровь их, как воду, вокруг Иерусалима, и некому было похоронить их. Мы сделались посмешищем у соседей наших, поруганием и посрамлением у окружающих нас. Доколе, Господи, будешь гневаться непрестанно, будет пылать ревность Твоя, как огонь?» (Псалтирь, 78, 1–5).

Согласно христианским представлениям о мире Библия служит как бы ключом, с помощью которого открывается сокровенный смысл любого события в истории человечества. Происходящее сегодня – лишь очередное повторение «прообраза» – того или иного события, описанного в Библии. Следуя этой системе познания, всякий христианин понимал нашествие и владычество над Русью «злейшего из народов» как проявление гнева Божьего.

Монголо-татары явились «от края земли» не сами собой, не по воле своих предводителей. Их привел Бог. Они – бич в руках Всевышнего. И потому бороться с ними так же безумно, как бороться с самим Богом.

Избавить Русь от ига «иноплеменников» может только тот, кто привел их,– сам Всевышний. Но Он сменит гнев на милость лишь тогда, когда люди перестанут нарушать Его заповеди. Только возвратившись на путь добродетели, можно заслужить избавление от вездесущего гнева Божьего.

Так по-разному смотрела церковь на действия западных и восточных врагов Руси. Этот взгляд запечатлен во всех без исключения летописях той поры, во многих литературных памятниках. И если ее взгляд на запад особенно ярко выразился в «Житии Александра Невского», то взгляд на восток наиболее отчетливо и полно изложил современник Александра Невского владимирский епископ Серапион – один из самых известных проповедников средневековой Руси. Вот небольшое извлечение из проповедей Серапиона:

«Страшно, дети, подпасть под Божий гнев. Почему не думаем, что постигнет нас, в такой жизни пребывающих? Чего не навлекли на себя? Какой казни от Бога не восприняли? Не пленена ли земля наша? Не покорены ли города наши? Давно ли пали отцы и братья наши трупьем на землю? Не уведены ли женщины наши и дети в полон? Не порабощены ли были оставшиеся горестным рабством неверных? Вот уж к сорока годам приближаются страдания и мучения, и дани тяжкие на нас непрестанны, голод, мор на скот наш, и всласть хлеба своего наесться не можем, и стенания наши и горе сушат нам кости. Кто же до этого нас довел? Наше безверье и наши грехи, наше непослушанье, нераскаянность наша! Молю вас, братья, каждого из вас: вникните в помыслы ваши, узрите очами сердца дела ваши,– возненавидьте их и отриньте, к покаянию придите. Гнев Божий престанет, и милость Господня изольется на нас, и все мы в радости пребудем на нашей земле...» (8, 445). [46]

Умиротворив новгородцев, Александр вскоре покинул берега Волхова, оставив здесь вместо себя сына – Дмитрия. 12 марта 1260 г. он уже въезжал в Ростов, где был торжественно встречен местными князьями Борисом и Глебом.

Ткань повествования летописца сплетена главным образом из черных и красных нитей. В 1260 и 1261 гг. не было ни больших войн, ни вестей о кончине кого-либо из тех, чье существование привлекает внимание многих. И потому некоторые летописи в эти годы ограничивались одной лишь традиционной фразой – «бысть тишина».

Впрочем, события, конечно, происходили и в эти годы. Но они были мирными и, с точки зрения летописца, довольно заурядными. Ростовский владыка Кирилл по старости и немощи покинул кафедру. На его место был назначен новый иерарх – Игнатий.

В столице Орды – городе Сарае, располагавшемся в низовьях Волги,– в 1261 г. была открыта православная епархия. Отныне русские люди, волей или неволей оказавшиеся в Орде, имели своего архипастыря, духовного главу.

В семье великого князя Александра в 1261 г. родился еще один сын – Даниил, будущий основатель династии московских князей.

Казалось, жизнь вошла в мирную колею и ничто не предвещает новых потрясений. Однако Александр понимал: это была тревожная, предгрозовая тишина...

В 1262 г. одновременно в нескольких городах Северо-Восточной Руси полыхнуло народное восстание против чужеземного владычества. Вот как рассказывает об этом летописец. «В лето 1262 избавил Бог людей Ростовской земли от лютого томления басурманского и вложил ярость в сердца христианам, не могли дольше терпеть насилия поганых. И созвонили вече, и выгнали басурман из Ростова, из Владимира, из Суздаля и из Ярославля. Ибо те басурмане откупали дань у татар и оттого творили людям великую пагубу. Люди христианские попадали в рабство в резах (т. е. за неуплату процентов от суммы долга.– Н. Б.). И басурмане уводили многие души христианские в разные земли.

В то же лето убили Зосиму, преступника. То был монах образом, но сосуд сатаны, пьяница и сквернослов. Он отрекся от Христа и стал басурманином, вступив в прелесть ложного пророка Магомета. В то лето приехал на Русь злой басурманин Титян от царя татарского именем Кутлубей. По его наущению окаянный Зосима творил христианам великую досаду, ругался над крестом и святыми церквами.

Когда же люди по городам распалились гневом на своих врагов и восстали на басурман, изгнали их из города, а других убили, тогда и Зосиму, этого скверного беззаконника, законопреступника и еретика, убили в городе Ярославле. Тело его стало пищей псам и воронам, и ноги его, быстрые на все злое, псы влачили по городу, всем людям на удивление» (25, 97–98). [47]

Какова была роль князя Александра в этих событиях? На этот вопрос можно ответить лишь предположительно. По-видимому, следует принять мнение некоторых историков о том, что выступление было направлено против чиновников Великого хана (49, 52–53). В Монголии в это время была в полном разгаре война между новым правителем империи ханом Хубилаем и его братом Ариг-Бугой. Занятый борьбой с мятежником, а также дальнейшим покорением Китая, Хубилай мало внимания уделял далекому «улусу Джучи».

Правитель этого улуса хан Берке именно в эти годы был крайне заинтересован в том, чтобы избавиться от чиновников, присланных из Монголии. В связи с подготовкой к войне против Хулагу он нуждался в деньгах и не хотел ни с кем делиться русской данью. Однако хану удобнее было избавиться от имперских чиновников не прямо, личным повелением, а с помощью русских. При таком повороте событий он всегда мог отправдаться перед Великим ханом, свалив всю вину за мятеж на русских князей. Вероятно, Берке дал понять князю Александру, что не будет гневаться на изгнание из русских земель доверенных лиц Великого хана.

В источниках есть сведения, что Александр и другие русские князья участвовали в подготовке мятежа (61, 44). Однако большинство летописцев изображают восстание как случившийся по воле Божьей внезапный взрыв народного негодования. Но уже то, что выступление произошло одновременно в нескольких городах, заставляет задуматься. Примечательно и то, что, по свидетельству летописца, «бесермен» выгнали из городов, но, по-видимому, сохранили им жизнь, предав казни лишь таких русских изменников, как бывший монах Зосима. Такая умеренность разъяренной толпы по части расправы с «бесерменами» возможна была лишь в том случае, если власти держали под контролем весь ход событий.

Участие русских князей в восстании 1262 г.– не более чем гипотеза. Однако и при таком понимании событий поездка Александра Невского в Орду в 1262–1263 гг. имела огромное значение и для всей Руси, и для него самого. На этот раз, как и предполагал Невский, хан потребовал прислать русских воинов для участия в походе на Иран. Об этом важном обстоятельстве кратко сообщает автор «Жития Александра Невского». «Было в те времена насилие великое от иноверных, гнали они христиан, заставляя их воевать на своей стороне. Князь же великий Александр пошел к царю, чтобы отмолить людей своих от этой беды» (8, 437).

Князь стремился любой ценой уберечь русских воинов от принудительной мобилизации. Желая задобрить хана богатыми дарами и одновременно показать, что русским и так хватает забот по охране, западных границ «улуса», Александр осенью 1262 г. отправил свои полки под началом сына Дмитрия в поход на «Западные страны». Направление этого похода было вполне обычное – в Ливонию, на Дерпт (Юрьев). Русским на этот раз [48] удалось взять город внезапной атакой. Местная знать спаслась, укрывшись в цитадели. С богатой добычей русские вернулись в Новгород. На общерусский характер похода указывает весьма широкий состав его участников. Кроме воинов Александра и его сына Дмитрия, на Дерпт ходил брат Александра Ярослав Тверской, его зять Константин Ростиславич, полоцкий князь Товтивил, а также многочисленное новгородское ополчение. В походе принимали участие и несколько сотен литовских воинов.

Источники не сохранили сведений о том, как прошла встреча Александра с ханом Берке осенью 1262 г., о чем они говорили в золоченой юрте повелителя «всех, кто живет за войлочными стенами». Единственной живой деталью, имеющей отношение к этому сюжету, может служить словесный портрет Берке, сделанный около 1266 г. одним очевидцем:

«В это время царю Берке было от роду 56 лет. Описание его: жидкая борода; большое лицо желтого цвета; волосы зачесаны за оба уха; в одном ухе золотое кольцо с ценным семиугольным камнем; на нем (Берке) шелковый кафтан; на голове его колпак и золотой пояс с дорогими камнями на зеленой болгарской коже; на обеих ногах башмаки из красной шагреневой кожи. Он не был опоясан мечом, но на кушаке его черные рога витые, усыпанные золотом» (28, 103).

Можно полагать, что хан Берке не благоволил к Александру. Он помнил, что князь получил высшую власть на Руси по воле Батыя и его сына Сартака. Обоих уже не было на свете, однако Берке – как и любой правитель – предпочитал людей, обязанных своим возвышением лично ему.

Была и еще одна причина, заставлявшая хана косо смотреть на русского князя. Если Батый придерживался «черной веры» отцов, молился «Вечному Небу» и был безразличен по отношению к остальным религиям настолько, что даже не препятствовал своему сыну Сартаку исповедовать несторианство – одно из неортодоксальных течений христианства, то Берке всем остальным религиям предпочитал ислам. Он всячески покровительствовал мусульманским священнослужителям, почитал их как своих учителей. Помимо чисто политических расчетов, трудно было найти что-либо общее между ханом Берке и Александром Невским. Русские летописи сообщают, что Берке вообще не был милостив к Руси. Лишь с его кончиной ослабло на время «насилие бесерменское».

Однако, как ни зол и упрям был Берке, князь сумел-таки добиться своего. Хан отказался от идеи провести набор русских воинов в свою армию, готовившуюся выступить против Хулагу.

И все же «царь Беркай», как называли Берке русские летописцы, по-видимому, очень недоверчиво относился к Александру. Он задержал князя в своей ставке почти на год. Лишь осенью [49] следующего, 1263 года князю было позволено вернуться на Русь. Вероятно, это произошло лишь после того, как на Кавказе Берке одержал победу над Хулагу и отбросил его войска за реку Куру. Известно, что эта битва произошла в 1263 г.

Вероятно, Александр, как и другие правители подвластных Орде земель, сопровождал Берке в походе на Хулагу. На Русь он возвращался в самое неблагоприятное для путешествий время – поздней осенью, когда грунтовые дороги тонули в непролазной грязи, а по рекам вот-вот готов был двинуться лед. Князь спешил домой и потому не жалел выбившихся из сил лошадей и людей. Наконец в начале ноября 1263 г. маленький отряд достиг Нижнего Новгорода.

Этот восточный форпост Владимирской Руси был основан в 1221 г. дядей Александра, великим князем Юрием Всеволодовичем. Небольшая бревенчатая крепость на Синичьих горах, у впадения Оки в Волгу, гордо смотрела в хмурую заволжскую даль. Точно свечи, тянулись вверх нижегородские белокаменные храмы Спаса и Михаила Архангела. В их затейливой резьбе Александр с радостью узнавал знакомые владимирские мотивы: вьющиеся ветви лозы – символ бессмертия христианского учения; грозных львов, готовых вступить в бой с силами зла; сказочных птиц и невиданных чудовищ. Возможно, был здесь и Александр Македонский, изображения которого встречаются в резьбе владимирских храмов.

Только здесь, на Руси, Александр в полной мере почувствовал усталость. Успех поездки к хану был достигнут не только благодаря золоту, серебру и собольему меху. Другой, неисчислимой ценой было невероятное напряжение всех душевных и телесных сил. Оно не могло пройти бесследно даже для такого крепкого, ко всему привычного человека, как Александр.

В Нижнем Новгороде князь ощутил в себе первые признаки неведомого недуга. Однако он не мог позволить себе отдохнуть, отлежаться в жарко натопленных покоях великокняжеского подворья. Заботы власти гнали его вперед. За время его отсутствия накопилось множество неотложных дел. Привыкнув полагаться на свое богатырское здоровье и на милость Божию, Александр приказал собираться в путь. Через несколько дней он был уже в Городце – небольшой крепости на левом берегу Волги, верстах в 60 выше Нижнего Новгорода.

Куда спешил он в эти последние дни своей беспокойной жизни? Отчего не поехал из Нижнего во Владимир торной дорогой – вдоль Оки и Клязьмы? Уж не в Новгород ли за новой славой и новыми дарами для ненасытной Орды торопился князь? Кто знает...

А между тем дни его были уже сочтены. В Городце болезнь князя усилилась. Он уже не мог двигаться. Вскоре стало ясно: сама смерть стояла у изголовья невского героя. [50]

Многие тогда обратили внимание на странное повторение судьбы деда, отца и сына. Мстислав Удалой и Ярослав Всеволодович также умерли в пути. Несомненно, в этом была примета времени: редкий из князей того беспокойного века умирал дома, в своей постели. Перед кончиной Александр захотел принять великую схиму – самый полный вид монашеского пострижения.

Разумеется, пострижение умирающего – да еще в высшую монашескую степень! – противоречило самой идее иночества (31, 326). Однако для Александра было сделано исключение. Позднее, следуя, его примеру, многие русские князья перед кончиной принимали схиму. Это стало своего рода обычаем. Для самого Александра примером, вероятно, и здесь послужил его дед: Мстислав Удалой перед смертью также принял схиму (23, 51).

14 ноября 1263 г. Александр скончался. Весть о его кончине разнеслась мгновенно. Скорбь была всеобщей и неподдельной. Новгородский летописец сопроводил сообщение о смерти Александра несколькими прочувствованными словами: «Дай, Господи милосердный, видеть ему лицо Твое в будущий век со всеми угодниками, так же отдававшими жизнь свою за Новгород и за всю Русскую землю» (7, 313).

Тело умершего князя понесли во Владимир. За несколько верст от города, в Боголюбове, его встретил народ и все местное духовенство во главе с митрополитом Кириллом. На отпевании Кирилл, обращаясь к собравшимся, сказал: «Дети мои, знайте, что уже зашло солнце земли Суздальской!» (8, 439).

24 ноября тело Александра было предано земле в соборе владимирского Рождественского монастыря. Обычно великих князей Владимирских хоронили в кафедральном Успенском соборе. Однако здесь был особый случай: князь, став монахом, по-видимому, пожелал быть погребенным в монастыре. Вероятно, и сам постриг Александра в великую схиму совершил кто-то из клириков Рождественского монастыря – главного монастыря стольного Владимира.

Князю Александру суждено было обрести вторую, посмертную жизнь. Его имя стало символом боевой доблести. Окружавший князя ореол святости, созданный митрополитом Кириллом, позволял ждать от Невского и небесного заступничества. Там, где люди истово просили чуда,– оно непременно случалось. Князь-святой вставал из гробницы и ободрял соотечественников накануне Куликовской битвы и во время страшного набега крымских татар в 1571 г. В 1547 г. он был включен в число святых, память которых отмечалась во всех без исключения храмах русской церкви.

Особенно часто вспоминали об Александре Невском тогда, когда шла война со шведами или немцами. Петр Великий, более 20 лет воевавший со Швецией, посвятил Александру Невскому [51] главный монастырь новой столицы России и в 1724 г. перенес туда его святые мощи. В XIX в. три русских царя носили имя Александр и считали Невского своим небесным покровителем. Образ князя стал своего рода сакральным знаком Российской империи. Ему посвящали храмы, строившиеся там, где поднимался русский флаг и торжествовало русское оружие. В XX столетии две великие войны с Германией вновь вызвали грозную тень Александра Невского.

Почти утратив реальные черты, Александр превратился в своего рода историко-патриотическую икону. Историков, робко пытавшихся напомнить о здравом смысле, никто не желал слушать. Однако любая крайность с неизбежностью порождает другую, противоположную крайность. Создавая кумиров, люди со временем испытывают острую потребность их разрушать. По мере преодоления доверчивого идолопоклонства как формы усвоения исторических знаний все чаще будут появляться желающие «развенчать» Александра Невского. Что ж, каждый волен по-своему понимать то, о чем умалчивают источники...

И все же не следует забывать, что в истории нашей страны существуют как бы два Александра Невских: умерший поздней осенью 1263 г. в Городце-на-Волге усталый, измученный болезнью человек – и отброшенная им в будущее огромная тень. Человек этот был, конечно, не безгрешным, но при этом и отнюдь не худшим сыном своего жестокого века. Завершая рассказ о нем, нам хотелось бы предложить читателю три положения, в истинности которых едва ли можно усомниться:

– это был полководец, успехи которого стали результатом соединения богатого военного опыта, накопленного его предками, с выдающимися личными бойцовскими качествами;

– это был далекий от сентиментальности политический деятель средневекового типа;

– это был правитель, в тяжелейшее время обеспечивший своей стране десять лет мирной жизни. [52]

http://www.zw-observer.narod.ru

Содержание